Георгий Владимов: бремя рыцарства

24 июня 1990 г.

Уважаемый Владимир Ильич,

благодарю за письмо от 25-го мая. В тот день, представьте, я еще был в Питере, выступал в Доме литератора. Выпала мне поездка от амстердамского «Гулливера», европейского «сообщества артистов и интеллектуалов», с оплатой самолета и гостиницы. Жаль, что всего на 7 дней…

Я рад, что лед тронулся и Вы, как мне кажется, на верном пути с фильмом. Хорошо, что не приглашали сценариста, а сами написали то, что будете снимать, зная при этом возможности и пределы дрессировки. И сценарий, по-моему, удался Вам. В большинстве случаев перегруппировка эпизодов, совмещения и перемещения, сделанные компактности ради, оправданны. Есть и потери – например, история с ошибкой Рекса, столько значащая для Руслана и других собак, – но тут, верно, ничего не попишешь. И без того у меня по поводу многих сцен сомнения, потянут ли четверолапые актеры.

Думаю, для зрителя – не только для Потертого – явится неожиданностью враждебный выпад Руслана в последнюю их встречу, когда он дает понять, что никогда Потертый не был ему хозяином. В повести это внешне подготовлено – тем, что Руслан перед почтой отказывается сторожить вещи подконвойного. У Вас – Потертый дважды просит об этом, и Руслан как будто соглашается. Это, как говорится, «грубое нарушение устава». Он ведь «расслабился» только раз, когда ткнулся лбом в колено подконвойному, и это особо подчеркнуто удивлением Стюры.

Много места в сценарии заняла церковь. Разумеется, у Вас есть право на такое решение, и грешно тут было бы возражать, но свечка за упокой собаки… Боюсь, это вызовет активное неприятие верующих, здесь надо трижды посоветоваться – м. б., со священником.

Финалы у нас принципиально разные. Опять же не оспариваю Ваше желание, чтобы последним движением умирающего – к тому же воображаемым – было бы не злобное преследование неведомого врага, когда единственная награда – «Фас!» – а возвращение (пусть и недостижимое) к чему-то доброму, к теплоте детства, в ласковые руки Инструктора. Как говорится, по-христиански я с Вами соглашаюсь, а все же трагедия Руслана этим ослабляется. Он уже возвращался к детству и не нашел там отрады, там мать-медалистка уступила смерти пятерых его братьев и сестер. А Инструктор – что ж, он тоже служил всеобщему обману и, хотя в этом раскаялся и даже сошел с ума, превратился в собаку, но должны ли мы, зрители, напоследок все ему простить? Поэтому-то я приходил к выводу, что Руслану «обольщаться было ни к чему».

Я обдумывал два варианта финала – один даже был первоначально в повести, но как-то не смонтировался с заключительным пассажем, показался излишним. То было пастушеское видение Руслана: широко по степи разбрелись овцы, а уже смеркается, мелькают в отдалении темные силуэты волков, в глазах у них отражаются, посверкивают отблески костра, и пастухи тревожными голосами зовут Руслана. А он, израненный, лежит в высокой траве, слышит их – и не откликается, не спешит на помощь, впервые в своей жизни он – дезертир… Другой финал, который я себе представлял именно для кино, связан с образом глобуса (кстати сказать, и у Вас появляющегося в сцене политинформации). Руслан, сорвавшись с места по приказу нового хозяина, бежит длинными прыжками, «земли не касаясь», затем его прыжки делаются все длиннее, все замедленнее, и вдруг мы видим, как под его лапами и рельеф меняется, летят ему навстречу страны, континенты, моря, весь шар земной поворачивается, летящий к звездам… Разумеется, можно было бы смонтировать и оба эти финала, один за другим, – если покажется Вам интересным.

Может быть, посодействует Вам в работе критика на «Руслана» – скажем, очень интересная статья А. Синявского (Абрама Терца) «Люди и звери», которая должна была выйти в № 1 «Вопросов литературы» сего года, или же статья Льва Аннинского «Собачье сердце?» в № 8 журнала «Литературное обозрение» за год 1989-й; сказывают, была еще статья А. Немзера в «Октябре» за прошлый же год, но в каком № – не знаю, я ее не читал[245].

Ваш актерский ансамбль, действительно, мне не известен, кроме Лидии Федосеевой-Шукшиной, которая именно то, что надо. Печальный вопрос насчет возраста здесь не играет роли: хотя тете Стюре не более 40, но деревенские (тоже и поселковые) женщины выглядят почти всегда старше.

Пленку «Кодак» можно только приветствовать! Я здесь смотрю по телевизору западные фильмы 1938–40 годов, с цветом ровно ничего не сделалось за полвека. Цвета, разумеется, грубее современных, но они и тогда были такие, не во времени дело.

Пожелаю Вам большой удачи с новым фильмом! Буду весьма признателен, если время от времени коротенько проинформируете, как идет работа. Элле Аркадьевне – взаимно – лучшие пожелания и привет.

Ваш Г. Владимов (FSO)