Георгий Владимов: бремя рыцарства

Ночь густела, наливаясь чернотою и холодом, и вызревали все новые и новые звезды, мерцающие, как глаза неведомых чудищ. Впрочем, живые эти светильники были ему все-таки ближе, чем ненавистная луна, от которой даже пахло покойником; он… знал за ними одно хорошее свойство – если задремлешь и опять откроешь глаза, то застанешь их уже переместившимися (1/319).

Но когда кончается служба человеку, остается только вселенское «оно» – природа: «Руслан почувствовал вдруг, что и сам он, и автомат больше не нужны хозяину. От отчаяния, от стыда хотелось ему упасть задом в снег, задрать голову к изжелта-серому солнцу и извыть свою тоску, которой предела не было» (1/250).

В «гражданской» жизни Руслана отношения его с природой меняются; он снова превращается в ее любимого сына, в охотника, «во всем его матером совершенстве, в зверином великолепии» (1/330). Обретенная гармония отражается в грезах и видениях собаки: пастушеская служба, вольная любовь и преданность, тяга к великому океану. И не человек прячет его в клетку от стихии, но он природным могуществом защищает хозяина от бушующих волн (1/346). Перед этими картинами естественной, счастливой жизни и службы, родившимися из собачьего подсознания, отступает вся наносная лагерная наука, привитая недобрыми людьми.

Хозяин и потертый

Два человека играли решающую роль в существовании Руслана: лагерный вертухай и Потертый – бывший заключенный. «Хозяева» – подвид рода человеческого. Руслан даже задавался вопросом, отбирают ли их по особым приметам, как собак, и уж определенно подозревал он, что они тоже проходят «школу» (1/246). Что знаем мы о хозяине Руслана? Он – ефр-р-рейтор, что очень приятно для слуха его подопечного. Он из крестьян и после лагерной службы едет к себе в деревню. Физически он восхищает Руслана, «молодой, статный, сильный» (1/263). Для определения культурного уровня достаточно услышать звучание его речи «рвесси», «ошиваисси». Его пошлость обрисована маленькой деталью: реакцией вохровцев на самодельный накол – рисунок на портсигаре. Но для Руслана хозяин – божественная собачья ипостась. Из его рук готова собака принять пищу и смерть. Потому что их связала – Служба. Перемена жизни дается хозяину нелегко, хотя служба и обеспечила ему высокую «полярную» пенсию. Работать он не собирается, да и нет у него, видимо, никакой гражданской специальности. Подобно Руслану, он тоже не вполне в состоянии осмыслить происшедшие перемены. Как и овчарка, он тоже надеется, что служба вернется, объясняя бывшему лагернику: «А я б те по-другому советовал считать. Что ты – временно освобожденный. Понял? Временно тебе свободу доверили» (1/265). К тому же и архив лагерный, как знает вертухай, «вечного хранения». В этой новой и странной для себя ситуации хозяин чувствует некоторую дезориентацию и дискомфорт. Он даже пытается если не оправдаться, то объясниться: «Я присягу давал или не давал?» и «Но ты же не скажешь, что я живоглот был?» (1/265) «Живоглот» – определение, которое Потертый произносит в адрес Сталина. Но наметанный глаз зека различает в вохровском облике лагерную травмированность: «…палец у тебя – дергается. Руки дергаются – поболе, чем у меня. Весь ты дерганый, брат» (1/263). Вспомним инструктора, говорившего о кровожадном Джульбарсе: «Он не зверюга, он просто травмирован службой» (1/296). Во время своей последней встречи с хозяином Руслан узнает на собственном опыте, что значил лагерный ад: горчица, «смазь». Тогда-то «чудесный» хозяин начинает двоиться и оборачивается «ненастоящим», «мутноглазым» подлецом и предателем.