Георгий Владимов: бремя рыцарства

Мир, огражденный колючкою в два ряда и вышками по углам, залитый светом фонарей, музыкой и голосами из черных раструбов, точно с неба свисающих на невидимой проволоке. Начала этого мира не знал Руслан – и не мог представить его конца (1/275).

И вдруг произошел коллапс этого микрокосмоса. Уже раньше видел Руслан признаки грянувшей катастрофы. Последние дни лагерники вели себя странно: свободно ходили, к хозяевам были непочтительны, даже сдурели настолько, что дразнили собак. Руслан начинает метаться, ища объяснений: побег?! И эту надуманную собачью фикцию он толкует как призыв Службы.

Экзистенциальное значение службы

В начале жизни Руслан помнил школу. Мир двуногих был поделен на две категории. Первая – обожаемые хозяева с глазами-плошками на божественных лицах. Умные, как лучшие из собак, властвующие над жизнью и смертью, как долженствует могущественнейшим из зверей. И человеческое стадо – враждебно-неразумное, серое, «воняющее», «смрадное, ревущее, обезумевшее» (1/240), требующее недоверия и осторожности – зека: «Хотя и двуногие, они все-таки не совсем были люди» (1/286). Руслан воспринял эту шигалевскую иерархию, как святую догму и непреложный закон мироздания:

Бедный шарик наш, перепоясанный, изрубцованный рубежами, границами, заборами, запретами, летел, крутясь, в леденеющие дали, на острия этих звезд, – и не было такой пяди на его поверхности, где бы кто-нибудь кого-нибудь не стерег. Где бы одни узники, с помощью других узников, не охраняли бережно третьих узников и самих себя от излишнего, смертельно опасного глотка голубой свободы. Покорный этому закону, второму после всемирного тяготения, караулил своего подконвойного Руслан – бессменный часовой на своем добровольном посту (1/319).

Руслана научили в школе трем главным истинам: «все всех стерегут»; заключенные должны двигаться в «красивых, стройных колоннах», а «шаг в сторону…»; не доверять никому, кроме хозяев, – чужие руки отравят кусок горчицей. И этой отлично усвоенной науке не противоречил опыт друзей-псов, застреленных хозяевами: боги, они давали собакам службу и пищу и за это распоряжались их жизнью. Руслана воспитали, вложив в ограниченное собачье сознание единственный смысл жизни – Служба. Не борьба за выживание и даже не любовь к хозяину – при всей природной ограниченности собака подозревала ущербное несовершенство «этих прекрасных существ», – Служба делается экзистенциальной осью бытия, Руслановым «не хлебом единым»: «Лучшей наградой за Службу была сама Служба» (1/249). Служба, бесчеловечность которой не была открыта Руслану, вознесена наивной верой пса на степень религиозного служения: «Так он судил о течении времени – и все отслуженное им не просто уходило зря, а отмерялось на этих небесных часах» (1/319). Невозможность исполнения Службы – особенная «невиданная кара» (1/250), наполняющая душу Руслана метафизическим страхом перед «неведомым наказанием» (1/260). С младенчества вошедшая в кровь и плоть животного, Служба оказывается сильнее его жизненного инстинкта.

И оттого неестественная, наполненная губительным мифом жизнь караульных собак всегда кончалась насильственной смертью.

Тема смерти

Смерть присутствует в каждой строке этого напряженнейшего текста. Словами автора: «Псу в первой же сцене вынесен смертный приговор, и все происходящее – только отсрочка исполнения»[236].