Георгий Владимов: бремя рыцарства

10.10.1956

Здравствуй, мама!

Получил твое послание и конвертик, которым и воспользуюсь не без душевной приятности, так как бежать на почту нет времени, а редакционные – сдаются незапечатанными, их проверяют в отделе писем.

Дела мои, разумеется, «по-видимому» и «по-прежнему», хотя в хлопоты включился Симонов, который сам в этом «кровно заинтересован». Это, действительно, так, потому что ходят слухи, что Твардовский будет скоро главным редактором «Октября» и Закс, стало быть, немедленно уйдет туда, и в «Новом мире» нет человека, кроме меня, заворачивать отделом прозы. Я их почему-то устраиваю со всех сторон. Сейчас Закса нет – в Коктебеле, так что я один в отделе прозы и – ничего, справляюсь недурственно, хотя временами чувствую необходимость прибегать к онегинскому методу многозначительных умолчаний. Нужно много читать, а времени и условий – нету. Так что – выворачиваюсь, полагаясь целиком на врожденный художественный вкус.

Во всем остальном шефы, безусловно, идут навстречу. В субботу ко мне в кабинет пришел Кривицкий, расспрашивал, как у меня с деньгами, много ли могу посылать матери и т. д., потом заявил, что хотел бы видеть меня в модном костюме и выписывает мне какими-то сложнейшими комбинациями, одному ему ведомыми, деньги – на пальто, костюм, ботинки и прочее. Просил составить смету расходов и представить ему и при этом быть «по возможности нескромным». Меня это удивило и обрадовало – с таким народом можно работать. Как неожиданны люди! – а мне со всех сторон говорили: не идите к этому бездушному цинику, за копейку продаст и т. д. и т. п.

А Дудинцев, который знает людей, сказал мне: «В самое смутное время, когда роман висел на волоске – или вознесут до небес, или угробят на всю жизнь, – Кривицкий заключил со мной договор на новый роман, выплатил авансом 15 000. Может быть, это только расчет, но я этого никогда не забуду».

В общем, я не теряю надежды, потому что дело делается, и Симонов, действительно, очень загружен в Союзе, так что трудно урвать несколько часов и обтяпать мои дела, – но сделают они обязательно, потому что это и филантропия, и расчет одновременно…

Да, вот так и живу: не хлебом единым! Работа чертовски увлекает, забываешь и о мансарде, продуваемой со всех четырех сторон, и о том, что «у меня теплого платочка, а у тебя нет теплого пальта»[104]. Но теперь это, слава богу, будет, раз мои шефы хотят видеть меня на коне и в новых латах.

Как видишь, перспективы передо мной захватывающие, стоило ради этого голодать и мытариться на романтической мансарде… Вообще, теперь, после всех ведерниковых метаний я вдруг почувствовал почву под ногами, увидел в руках канат, за который можно крепко уцепиться и он – вытянет меня из засасывающей трясины нищеты. К весне надеюсь закончить роман, у меня уже четверть написана, – тогда можно уже будет вздохнуть спокойно и позволить себе небольшой отдых. Может быть, даже – поехать на юг, к Черному морю, которого я не видел уже 10 лет. Так охота посмотреть на наше Махинджаури, обожраться хурмой и мушмулой, сползать на Зеленый мыс, куда мы плавали с Генкой, когда не совсем понимали, что человек – смертен… (10.10.1956, FSO)