Георгий Владимов: бремя рыцарства

В «Новом мире» Владимов проработал три года. Самым важным и значительным событием своей профессиональной жизни этого периода он считал редактирование романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым»[107]: «Я ехал в метро, смотрел на людей и думал: “Вот вы не знаете, какую я бомбу везу в портфеле”». Oн писал матери об этом романе и об атмосфере того времени: «Прочти в 8, 9 и 10 номерах нашего журнала роман В. Дудинцева “Не хлебом единым”. Вот это литература, а ты хвалишь какого-то Казакевича… Борьба идет страшная, в покое не оставляют даже мертвых» (06.09.1956, FSO). Энтузиазм его не утих через месяц: «Как, по-твоему, ничего себе романчик? Чувствуешь ли и мою твердую редакторскую руку? Ведь это (и рассказ Гранина “Собственное мнение”) моя первая работа» (12.10.1956, FSO). Позднее он писал: «Мой редакторский опыт начался с редактирования “Не хлебом единым”, что для человека 25 лет явилось даже некоторым потрясением. Разумеется, ни о каком политическом утеснении не могло быть и речи, я был автору восторженным единомышленником, но по стилю и по сути изображаемого предъявил ему около полусотни упреков, из коих он принял процентов 80»[108].

Как редактор Дудинцева, Владимов оказался в самой гуще событий, связанных с романом. Это было то, к чему он всегда стремился, – литература влияла на жизнь, меняла ее и людей, которых она затронула:

Вокруг его романа заворачивается большая буча, каждый день поступают письма, приходят читатели, и теперь – как редактор книги – я в гуще разбуженных страстей. Пригласили нас с автором на две читательские конференции, где оба будем выступать с речами, может быть, приедем в Ленинград. На днях явились изобретатели, я думал, что они меня растерзают – в них что-то от протопопа Аввакума, готовы на Голгофу, на дыбу, на костер. В этих шальных чудаках, живущих не хлебом единым, – фанатиках до мозга костей, чувствуется огромная неукротимая сила, невольно думаешь: какова же должна быть та стена, о которую эта сила все-таки разбивается! Теперь они осмелели, почувствовали, что ими занялась большая литература, – притом, роман их как-то объединил, они увидели друг друга, почувствовали себя еще смелее и сильнее, и хорошо, что роман совпал с совещанием изобретателей в Кремле. Там они выдадут всю правду-матку, потому что эти люди ничего и никого не боятся. И находятся же люди, считающие Лопаткина выдуманным (10.10.1956, FSO).

Георгий Николаевич говорил мне о том, что и сам роман, который он время от времени перечитывал, и герой Дудинцева всю жизнь оставались ему очень близки. Он считал, что это был первый в советской литературе герой, который боролся с самой системой:

В советском искусстве всегда позволялось критиковать бываловых[109], этаких бездарных бюрократов, которые не понимают и не ценят народные таланты. А система была ни при чем, она, наоборот, восстанавливала «справедливость» и все ставила на правильные места. Но у Дудинцева все становилось ясно: бываловы, лысенки, авгиеевы, дроздовы – они и есть система. Это была их система на всех уровнях, без которой не было бы на их улице праздника, да что праздника – кровавой вакханалии (ГВ).