Георгий Владимов: бремя рыцарства

Общение с Константином Симоновым и особенно Александром Твардовским, прекрасным поэтом и редактором, оказало огромное влияние на молодого литератора, тянущегося к самостоятельному творчеству. К тому же обоих, и Симонова, и Твардовского, очень интересовала и волновала близкая Владимову военная тема. Но при всей глубокой и теплой признательности: «…к Симонову отношусь нежно, так как он меня прописал в Москве»[123], – он отмечал определенную конъюнктурность своего покровителя: «Он отклонялся вместе с линией, и обычно совершенно искренне»[124].

С уходом Симонова в редакции все заволновались. По слухам, циркулировавшим в литературных кругах, на место главного ожидался Всеволод Кочетов, что означало бы для Владимова конец работе в «Новом мире» и надеждам на постоянную прописку в Москве. Но главным редактором назначили Александра Трифоновича Твардовского. Владимир Лакшин пишет, как, придя в редакцию, он встретил Владимова, рассказавшего ему, что после времени полного затишья и пустых комнат, когда угнетенные сотрудники думали о поисках новой работы, жизнь необычайно оживилась[125]. Владимов считал, что с 1958 года, когда на пост заступил Твардовский, журнал приобрел более высокий литературный и нравственный уровень. Он считал Твардовского прекрасным редактором и «истинно народным» поэтом и о стихотворении «Я убит подо Ржевом», которое знал наизусть, говорил: «От этих строк можно задохнуться. Это самое правдивое и глубокое, что написано о войне в русской поэзии». О гражданской позиции Твардовского он мне сказал следующее: «Он искренне и глубоко верил в коммунистическую идеологию, вплоть до самых последних лет, когда, мне кажется, у него стали образовываться серьезные сомнения. Но даже когда он верил, он был иной какой-то». Сходное мнение высказывал в своих дневниках А.П. Чудаков: «26/XII/78. Если по Spitzer’у искать ключевые словечки у писателей, то у Твардовского это будет – “иной”, “иные”»[126]. О поздних годах поэта Владимов писал: «Твардовский менялся с каждым годом, превращаясь… в человека сомневающегося, страдающего, в живую рану России»[127]. Из всех людей, о которых Георгий Николаевич мне рассказывал, с наибольшей любовью, почтением и почти сыновней бережностью он относился именно к Твардовскому и его памяти.

По воспоминаниям Кардина, в «Новом мире» Владимов в основном «подпирал стены», внимательно наблюдая за происходящим. Общение с опытными сотрудниками и блестящими интеллектуалами – Заксом, Кондратовичем, Марьямовым, Дорошем, Сацом и другими – было, как определял Владимов, его «настоящим филологическим образованием»: «Марьямов первым прочел мою повесть и тотчас, не дожидаясь других мнений, позвонил автору; ему же я обязан многими переводами на другие языки – иностранные гости “Нового мира” непременно шли к нему, знающему языки и зарубежные литературы, и он им рекомендовал авторов. Дорош, знаток села, русского Севера, высказал много тонких замечаний по “Трем минутам” и был ярым их защитником. Сац – ходячая энциклопедия, занимательнейший собеседник (и собутыльник) – был другом авторов всех возрастов, только их всех моложе.

Пообщавшись с этими людьми, я ныне – с благодарностью к ним – сознаю себя питомцем чудесной, незаменимой alma mater»[128].

Интенсивное чтение новых произведений, общение с талантливыми авторами журнала, старшего поколения и ровесниками, стимулировали его страстное желание писать свою прозу. Но тут случились перемены в личной жизни, на время отвлекшие внимание от письменного стола.

Глава девятая Лариса Исарова

В 1958 году Владимов, участвуя в IV Всесоюзном совещании молодых писателей, познакомился с Ларисой Теодоровной Исаровой (1930–1992), урожденной Шварц.