Георгий Владимов: бремя рыцарства

Родители, посетив местную школу, решили меня туда не отдавать. На базе пединститута, где папа преподавал, была своя школа № 2, находившаяся на проспекте Ленина. Учителями там были отчасти институтские преподаватели, и студенты приходили на уроки. Меня туда и записали. Каждый день, выходя из четырехэтажного дома, я мчалась к склону Горы. Кроме нескольких больших домов, район был застроен в основном деревянными бараками, похожими на магаданские, которые можно увидеть в фильме Виталия Каневского «Замри – умри – воскресни!». Холодные деревянные туалеты были во дворе примерно в 15 метрах от бараков. При осенних и зимних мурманских морозах бог знает кто туда добегал. В вечном полусумраке заполярного дня я каждый день, пробегая по мосткам, очень старалась не поскользнуться и не смотреть по сторонам на желтые замерзшие лужицы и оледеневшие коричневые кучки. Подходя к сопке, нужно было выбрать: съехать по очень крутому склону на портфеле, что было страшновато и опасно, или попробовать спуститься, скользя и больно падая, по совершенно оледеневшим неглубоким деревянным ступенькам длинной лестницы. По какой-то умной причине лестница не доходила до конца, и нужно было принять второе решение: уйти в сугроб и добраться по колено в снегу намокшей, но не упавшей, или перейти на склон и съехать на портфеле последнюю часть пути. Я обычно выбирала второе. Вернуться назад по тому же склону было невозможно. Но не особенно далеко за моей школой сопка была пониже. Там стояло какое-то бетонное безоконное сооружение, говорили, что что-то военное. Лестница, ведущая рядом с ним наверх, казалась не такой трудной. По ней я и поднималась и, дрожа от пронзительного ветра, брела в темноте полчаса над городом по пустынной узенькой тропинке. С одной стороны были сугробы выше меня высотой, с другой – ледяной обрыв сопки. Когда наконец появлялись огоньки бараков и в темноте начинал неясно вырисовываться силуэт нашего дома, я изо всех сил пускалась бежать.

Однажды папа ехал читать лекцию на Абрам-мыс, и я упросила его взять меня с собой: мне ужасно хотелось переправиться через залив. Абрам-мыс даже меня, советского ребенка, поразил безнадежной нищетой хаотично лепившихся по склонам нескончаемых халупок. Я терпеливо высидела папину лекцию, и мы вернулись «в город». Больше я на Абрам-мыс не просилась. Но описание поездки туда героя «Трех минут молчания» Сени Шалая и домик его «морской любви» Нинки глубоко отозвались во мне полной правдивостью.

Был еще отдаленный район у залива – Три Ручья, упоминаемый Владимовым, но там я никогда не бывала.

В северной части города находился район Роста, тоже раскинувшийся по сопкам, где жила главная героиня романа – Клавка. Роста считалась в то время одним из его самых неустроенных и опасных, «бандитских» мест.

От конца проспекта Ленина шла дорога в Нагорное, район на высокой крутой сопке, где живет часть команды «Скакуна», – туда можно было добраться на переполненных, холодных, редких автобусах.

Матросы, придя из рейса, появлялись на проспекте Ленина приодетые кто в непонятного цвета куртки, кто в бесформенные драповые полупальто, но все – с козырьками, надвинутыми на одну бровь. Зимой они стояли компаниями у гастронома или неторопливо проходили по проспекту Ленина со своими девушками в толстых ватных пальто и теплых платках. Весной, с конца марта, на проспекте начинались прогулки. Девушки шли синеватые от холода, еле сдерживающие озноб в коротких пальтишках, с высокими начесами на головах, покрытых легкими платочками. Когда лютость холода и ветров ослабевала, на проспекте появлялись грузины, продающие цветы: смуглые, в меховых сапогах, в овчинных шапках и полушубках, они казались экзотическими пришельцами иного мира. Веточка мимозы стоила 7–8 рублей[178]. В апреле появлялись гвоздики – 5 рублей цветок. Пары проходили по проспекту, и мы читали современный язык цветов. Не тот, на котором выражалась дворянская бабушка А.П. Чудакова: «Сейчас этот язык, к сожалению, забыт. А между тем на нем можно выразить все. Бересклет – твой образ запечатлен в моем сердце, лисохвост – тщетное стремление, божье дерево – желание переписки, ландыш – тайная любовь, крокус – размышление, колокольчик – постоянство… И так далее, целая наука…»[179]

Мы не подозревали не только о подобных нюансах, но среди чахлой мурманской растительности о самом существовании бересклета, лисохвоста и божьего дерева. Язык цветов проспекта Ленина был незатейлив и внятен: одна гвоздика у девушки в руках означала – понравилась; три гвоздики – любовные отношения; пять – серьезные намерения и возможную женитьбу. Больше пяти бывало только на свадьбах. Все знали, что можно дарить только нечетное число цветов.