Георгий Владимов: бремя рыцарства

Вся языковая гамма романа с живой, разговорной лексикой, полной морских терминов, идиом и неожиданных речевых оборотов, настолько необычна, что в советской литературе той поры сравнить этот текст было практически не с чем: «Путь к трем минутам молчания пролегает у Владимова сквозь долгие часы работы, штормов, громов и молний. Это чисто читательское ощущение: погружаясь в рыбацкие будни, в тонкости технологии лова, в грубость быта, в нескончаемое богатство типажей, живописных фигур и острых положений, во всю энциклопедию рыбацкого профессионального дела, попадаешь в удивительный плен. Владимов рассказывает блестяще, материал у него блистает, блещет и блестит – подробностями, деталями, частностями и прежде всего огромным слепящим количеством рыбы. Невозможно освободиться от гипноза материала…»[180]

Три поколения «трех минут молчания»

Владимов писал свою книгу в один из самых напряженных и динамичных периодов советской жизни. Короткая оттепель и наступавшие заморозки затрагивали на разных уровнях все слои общества. В романе «Три минуты молчания» представлен достоверный социологический портрет трех поколений из среды морского пролетариата, номенклатуры и среднего класса.

Первое поколение. Представитель советской номенклатуры Дмитрий Родионович Граков и прошедший войну и ГУЛАГ «дед», корабельный механик Сергей Андреевич Бабилов. Две России: «…та, что сажала, и та, которую посадили»[181].

Во время войны Бабилов, служивший на Северном флоте, остался последним на корабле и по приказу капитана затопил его. Проплыв потом в ледяной воде океана 11 миль, он был чудом спасен через месяц на необитаемом острове. Граков, воевавший в начальственном кресле, высказал предположение, что Бабилов – предатель. Вызвал его «сомнение» сам факт выживания. Типичная ситуация, запечатленная в песне Александра Галича в сцене суда дезертира-прокурора над солдатом:

Ты кончай, солдат, нести чепуху:
Что от Волги, мол, дошел до Белграда,
Не искал, мол, ни чинов, ни разживу…
Так чего же ты не помер, как надо,
Как положено тебе по ранжиру?

«Вальс, посвященный уставу караульной службы»

Бабилов был арестован, выдержал все пытки, вины своей не признал и был приговорен к 15 годам лагерей «по подозрению в измене». Вернувшись из заключения, он вновь стал ходить в море механиком. История о его военном подвиге превратилась в легенду и достигла Москвы. Приехал столичный журналист, написавший славную книгу о герое войны, в которой, однако, ни словом не упоминались ни арест, ни пытки, ни годы тюрьмы и лагеря. О чем всегда плакали Бабилов и его жена, читая эту книгу? О потерянной молодости и годах любви, о нерожденных детях? Или о стране, спасая которую, герой обречен на бесчеловечные истязания и годы лагерного ада?

Сеня Шалай, придя в ресторан «Арктика» и увидев одиноко сидящего «деда», подсаживается к нему. И сразу чувствуется, как хорошо им вместе: Сене, подростком потерявшему отца, и бездетному Бабилову, принявшему в свое сердце непутевого доброго парня. Их полный взаимной приязни и душевного понимания разговор прерывается неожиданным появлением Гракова, который, не спрашивая разрешения, устраивается за их столом. Граков ныне – начальник промысловой добычи мурманского рыболовного порта, «сельдяной бог». Роль его в жизни Бабилова известна всему флоту, и поэтому он хочет продемонстрировать сидящим в зале, что прошлое забыто и «дед» готов по-свойски распивать с ним марочный коньячок. Граков ждет от бывшего зэка общественного удостоверения на порядочность, которое «дед» этому никчемному, не чувствующему покаяния человеку дать не готов. Граков пытается убедить его:

Ну, не в каменном же веке живем. Про что я – ты знаешь. Пойми, все мы люди, все можем ошибиться, не казнить же нас за это по двадцать лет. Ах, кержак ты этакий, ископаемый человек! Ведь пора уже кое-что и пересмотреть. Время-то, время-то было какое (2/35).

Бабилов отмалчивается. Тогда Граков предлагает ему место своего ближайшего подчиненного на сытой должности портового функционера. «Дед» с достоинством и презрением отклоняет это лакейство: «А вот, если я твоя правая рука буду, ты меня за минеральненькой – тоже пошлешь?» (2/36) Не получив ожидаемой индульгенции, недовольный «сельдяной бог» удаляется к своему столу.