Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

«Война миров» писалась почти одновременно с «Человеком-невидимкой», отчасти даже вперемежку с ним. И все же для Уэллса это был уже следующий шаг. «Остров доктора Моро» поражает масштабом мышления автора, но на каждом шагу выдает свою романтическую природу. В конечном счете это – огромная, детально развернутая художественная метафора. «Второй план» «Человека-невидимки» нисколько не мешает узнаваемости обстановки и людских проявлений. Однако для того, чтобы от случившегося в нескольких суссекских деревушках перекинуть мост к трактуемым в романе широким социальным проблемам, требуется некоторое умственное усилие. «Война миров» совмещает достоинства обоих романов. Она соперничает с «Островом доктора Моро» уже не только широтой художественного мышления, но и непосредственным масштабом происходящих на наших глазах событий, нигде не утрачивая доказательности, психологической достоверности, напряженности действия, отработанности каждого эпизода. Это роман с большими взлетами, но при этом и без провалов. Именно «Война миров» помогла Уэллсу завоевать признание за пределами англоязычного мира. В год выхода «Войны миров» появились две первые статьи об Уэллсе в России, и этот роман был первым его произведением, переведенным в тот же год на русский язык. Интересно, что, когда петербургское издательство Пантелеева предприняло в 1901 году попытку выпустить Собрание сочинений Уэллса, первый его том открывался все той же «Войной миров». В год выхода «Войны миров» начали (правда, в хронологическом порядке) переводить Уэллса и во Франции. А Бернард Шоу, критик невероятно придирчивый, сказал про «Войну миров», что это «превосходнейшая вещь, ее невозможно отложить, пока не прочитаешь до последней строчки».

Сам Уэллс тоже, видимо, высоко оценивал этот роман. Во всяком случае, из всей своей фантастики он только его отправил в ноябре 1906 года Льву Толстому, когда тот захотел познакомиться с его творчеством. Если окинуть единым взглядом первые четыре романа Уэллса, особенно задержавшись взором на «Машине времени» и «Войне миров», возникает ощущение какого-то философски-художественного чуда. Уэллсу все больше удается закреплять в реальности и драматизировать то, что на каждом шагу грозит обратиться в систему отвлеченных понятий. Ведь «Война миров» в не меньшей степени «роман о времени», чем «Машина времени», но этот роман уже не требует никаких отсылок к Хинтону и не дает никакого материала в руки мистику Данну. Философские выкладки Уэллса, следует вспомнить, родились не из одних только занятий биологией и новой физикой. С их помощью он хотел осмыслить самое жизнь. И теперь они на каждом шагу возвращались к жизни, нисколько ее не абстрагируя, а лишь помогая увидеть ее во всей широте. Уэллс нигде не забывает обыденность, но обязательно сталкивает ее с мертвой точки и так убыстряет ход событий, что сегодня нам почти незаметное начинает вдруг надвигаться на нас, увеличиваться в объеме, становится не просто хорошо различимым, но обнаруживает множество деталей, о которых мы наперед не могли догадаться. А потом нам представляется возможность вернуться назад и, кинув новый взгляд на минувшее, понять наконец, что из будущего коренилось в сегодняшнем дне. Одна из задач будущего в романах Уэллса – снять покров с настоящего. «Война миров» не составляет исключения. Две недели герою романа приходится провести в полузасыпанном доме в обществе теряющего рассудок священника, который непрерывно твердит, будто нашествие марсиан – наказанье божье за людские грехи. Что ж, в известном смысле он прав. Победа не далась марсианам совсем уж просто.

Три их треножника погибли, армия и флот землян показали несколько примеров подлинного героизма, и все же их поражение – расплата за робость мысли, ограниченность, предрассудки, мелкость чувствований. В известном смысле Уэллс не щадит даже главного героя, от лица которого ведется рассказ. В начале романа тот сочиняет типично позитивистскую статью о прогрессе морали вместе с прогрессом цивилизации. Как легко догадаться, статья эта никогда не будет дописана. Нашествие марсиан заставит его думать по-другому. Ну, а что сказать о всех этих бесчисленных клерках, живущих в окрестностях и пригородах Лондона?!