Герман Аляскинский. Светило православия

“Что же, скажите, – продолжал отец Герман, – может быть лучше, выше всего, всего превосходнее и по преимуществу достойнее любви, как не сам Господь наш Иисус Христос, Который нас создал, украсил такими совершенствами, всему дал жизнь, всё содержит, питает, всё любит. Который Сам есть любовь и прекраснее всех человеков? Не должно ли же потому превыше всего любить Бога, более всего желать и искать Его? Я, грешный, более сорока лет стараюсь любить Бога, а не могу сказать, что совершенно люблю Его! Как мы должны любить Бога? Если мы кого любим, то всегда помним его, стараемся угодить ему день и ночь. Наше сердце и ум заняты тем предметом, кого мы любим. Так ли вы, господа, любите Бога? Часто ли обращаетесь к Нему? Всегда ли помните Его? Всегда ли молитесь Ему и исполняете Его святые заповеди?”

Должны были признаться, что нет».

«Для нашего блага, для нашего счастья, – говорил отец Герман, – дадим себе обет, что по крайней мере от сего дня, от сего часа, от сей минуты будем мы стараться любить Бога уже выше всего и исполнять Его святую волю!

Мы не в морских волнах обуреваемся, но среди прелестного и многомятежного мира страждем и скитаемся, по апостольскому слову. Хотя и не имеем той благодати, которую имели святые Апостолы, но сражение наше к тем же бесплотным началам и властем, к миродержителем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным, кои всех путешественников к небесному нашему отечеству стараются перехватить, и удержать, и не допустить. По слову святого апостола Петра, “супостат наш диавол ходит как рыкающий лев кого поглотить”.

Грех любящему Бога, не что иное, как стрела от неприятеля на сражении.

Истинный христианин есть воин, пробирающийся сквозь полки невидимого врага к небесному своему отечеству! По апостольскому слову: “отечество наше на Небесах”. А о воинах говорит: “несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем” (Зф. 6, 12). Истинного христианина делают вера и любовь ко Господу Иисусу Христу. Грехи наши нимало христианину не препятствуют ко слову Самого Спасителя. Он изволил сказать: “Не праведныя приидох призвати, но грешныя спасти”. Радость бывает на Небеси о едином кающемся более, нежели о девятдесяти праведных. Так же и о блуднице, прикасающейся к ногам Его, и фарисею Симону изволил говорить: “Имеющему любовь многий долг прощается, а с неимеющего любви и малый взыскивается”. Сиими рассуждениями христианин должен приводить себя в надежду и радость, и отнюдь не внимать наносимому отчаянию; тут нужен щит веры.

Пустые века сего желания удаляют от Отечества Небесного. Любовь к ним и привычка одевают душу нашу как будто в гнусное платье. Оно вызвано апостолами внешний человек. Мы, странствуя в путешествии сей земной жизни, призывая Бога в помощь, должны гнусности той совлекаться, и одеваться в новые желания, в новую любовь будущего века (стяжание Духа Святого), и через то узнавать наше к Небесному Отечеству или приближение или удаление. Но скоро это сделать невозможно, а должно следовать примеру больных, которые, желая любезного здоровья, не оставляют изыскивать средств для излечения себя. Я говорю не ясно».

Капитан фрегата «Крейсер» Михаил Лазарев отметил, что встреча и этот разговор со старцем Германом остались в душах и памяти морских офицеров на всю их жизнь. Словоохотливый старец говорил умно, дельно и назидательно, более всего о вечности, о спасении, о будущей жизни, о судьбах Божиих. Много говорил он о житии святых, из Пролога. Слушать его было приятно, и беседующие с ним увлекались его беседою и нередко только с рассветом дня нехотя оставляли его.

Креол Константин Ларионов сердцем и душой любил батюшку Германа и писал о нём: «В душеспасительных беседах с гостями отец Герман просиживал до полуночи и даже за полночь. Но ночевать он никогда не оставался и, несмотря на ни какую погоду, всегда уходил к себе в пустынь. Если же по какому-либо особенному случаю и нужно было ему ночевать вне келии, то утром всегда находили постель, постланную для него, совершенно нетронутою, а старца неспавшим. Точно так и в своей пустыни, проведя ночь в беседе, не предавался он отдохновению.