Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Но его незавидное положение еще более усугубилось 11 февраля 1946 года и в последующие дни. Дело было в том, что советские обвинители вызвали в качестве свидетеля Фридриха Паулюса[687], плененного под Сталинградом. Бывший генерал-фельдмаршал рассказал об истории разработки плана «Барбаросса», перечислив всех, кто принимал участие в подготовке к нападению на СССР, начиная с Кейтеля, Йодля и Геринга. Слова Паулюса вызвали негодование на скамье подсудимых, которые подозвали к себе адвокатов и принялись давать им поручения. Геринг, самый возбужденный из всех, крикнул Штамеру: «Спросите у этой свиньи, знает ли он, что поступает как предатель! Спросите, не принял ли он советское гражданство!» Адмирал Рёдер попытался его успокоить, но Геринг продолжал орать: «Надо опозорить этого предателя!»

Именно с этой целью он надавил на весьма слабого духом Бальдура фон Шираха, и тот поручил своему адвокату поставить под сомнение свидетельство Паулюса сразу же в начале следующего заседания трибунала. Но происки Геринга не остались без внимания американских властей, и уже с 15 февраля полковник Эндрюс в приказном порядке запретил подсудимым общаться между собой в тюрьме. Даже во время прогулок. Вечером 16 февраля Гилберт после посещения Геринга записал в своем дневнике: «Подавленный и дрожащий, как наказанный ребенок, [Геринг] спросил меня, что означает это наказание. И высказал совершенно верное предположение, что это следствие его насмешливого, высокомерного и диктаторского поведения. “Но разве вы не видите, что все эти ужимки и шутки служат для того, чтобы разрядить обстановку? Вы полагаете, что мне нравится сидеть и слушать все эти обвинения, которые сыплются на нас одно за другим? Ведь надо же как-то взбодриться. Если бы я их не стимулировал, многие из них попросту сдались бы”. Все это он произнес подавленным и покорным голосом. Я сказал ему, что прекрасно понимаю, что он чувствовал себя обязанным вести себя иначе, чем другие, и не так, как в камере. Что я уверен в том, что за своим фанфаронством он прятал глубокий стыд. Геринг не возражал, он даже принял еще более удрученный вид, чем демонстрировал в ходе всех слушаний. Хотя было видно, что отчасти в этом состоял его расчет. “Конечно, – согласился он, – психолог все это понимает. Но полковник Эндрюс вовсе не психолог. Неужели вы не понимаете, что я испытываю достаточное раскаяние в стенах этой камеры, сожалея о том, что не избрал другой жизненный путь и не прожил жизнь иначе, вместо того чтобы оказаться в таком состоянии?”»

Однако новые правила, несмотря ни на что, хорошо восприняли некоторые подсудимые, в частности Альберт Шпеер, который сказал Гилберту: «Это сделано очень вовремя – как раз в тот самый момент, когда некоторых уже стала угнетать диктатура Геринга, оказывающего на нас сильное давление. Несколько дней назад он сказал Франку во время прогулки, что тот должен свыкнуться с мыслью о том, что жизнь его кончилась, что у него нет другого выхода, кроме как стойко держаться до конца и умереть мучеником. Потом добавил, что сожалеть об этом не стоит, потому что наступит день – пусть даже пройдет пятьдесят лет, – когда поднявшийся немецкий народ признает в них своих героев и поместит их останки в мраморные саркофаги, установленные посреди какого-нибудь национального мемориала. […] То же самое он сказал фон Шираху. Мраморный саркофаг, представляете?.. Теперь мы все шутим по поводу мраморного саркофага. […] Бедняга Функ весьма озабочен, а фон Ширах, все взвесив, тоже не выказывает восторга по поводу перспективы умереть мучеником. Но Геринг знает, что пропал, и ему нужен эскорт минимум из двадцати мучеников масштабом поменьше, чтобы торжественно вступить в Валгаллу[688]».