Разговор постепенно утратил свой чисто информативный характер, и Мейснер задал вопрос о будущем правительства. Он доложил, что Брюнинг не хочет брать на себя вину за ещё один непопулярный декрет, если через несколько недель ему придётся уйти. Гинденбург ответил, что хотел бы продолжать работать с канцлером, но Гренеру придётся покинуть кабинет. Если он даст согласие на новое назначение Гренера министром внутренних дел, тем самым он выразит своё доверие к нему, а это невозможно после грубой ошибки, которую тот допустил, распустив нацистские формирования. Судя по беседе с Мейснером, президент не планировал расстаться с Брюнингом, и Мейснеру даже было предложено поручить ему сформировать новое правительство правых после переговоров в Лозанне. Нацистов в нём не будет, но, чтобы заручиться их поддержкой, их следует включить в новый прусский кабинет. С явным намерением оказать давление на Брюнинга Мейснер должен был передать ему, что президент не станет делать никаких новых назначений, чтобы заполнить вакансии в существующем кабинете. Гинденбург тем самым давал понять, что дни старого правительства сочтены и после Лозанны оно в любом случае будет заменено более приемлемым.
После возвращения в Берлин Мейснер имел две длительные беседы с канцлером. Новости не были ободряющими для Брюнинга. Он знал об интригах Шлейхера, и для него не было тайной то, что в качестве нового канцлера генерал выбрал господина фон Папена. Он прямо спросил Мейснера: действительно ли президент хотел сохранить его и весь кабинет до переговоров в Лозанне? Не готов ли Гинденбург к немедленным переменам, учитывая постоянное давление военных и прочее постороннее влияние? При следующей встрече с президентом ему, Брюнингу, придётся вести разговор с полной откровенностью. И в тот же день он сказал Тревиранусу, что больше не подчинится давлению со стороны рейхсвера вообще и Шлейхера в частности.
Опасения Брюнинга были обоснованными. Неутомимый Шлейхер действительно прилагал все усилия, чтобы нанести ему решающий удар. Через Оскара и, вероятно, лично – во время короткого визита в Нойдек, который Шлейхер, предположительно, нанёс в это время, – он не уставал повторять, что канцлер быстро теряет популярность и что его кабинет падёт со дня на день. Он также сообщил, что нашёл подходящего преемника в лице Папена. Этот центрист со склонностью к монархизму быстро положит конец богопротивному альянсу с социалистами. А поскольку Папен приемлем и для нацистов, его кабинет будет опираться на стабильное большинство и отпадёт необходимость в президентских декретах. Плетя свою сеть интриг, Шлейхер внешне пытался оставаться в нормальных отношениях с канцлером. Он не единожды передавал ему через легковерного Пюндера, что считает его незаменимым. Генерал не сомневался, что канцлер проглотит его грубую лесть и, когда Гинденбург предложит ему подать в отставку, это станет для Брюнинга неприятным сюрпризом.
День возвращения президента в Берлин приближался. Напряжение нарастало. Кажущийся совершенно незначительным эпизод накануне его прибытия ускорил развязку. После визита в Нойдек Мейснер проинформировал Штегервальда и Шланге-Шенингена – двух членов кабинета, которых это непосредственно касалось, – об изменениях, которые президент желал видеть в декрете о переселении. В противоположность обычной процедуре оба министра предпочли выразить своё несогласие в письменной форме, обратившись лично к президенту, и оба отвергли президентские предложения. Даже более того, Шланге, которого уже давно возмущало отношение президента к кабинету, написал ему довольно-таки бесцеремонное письмо, в котором сухо предложил свою отставку, если он больше не пользуется доверием президента. Всегда строго придерживавшийся правил этикета, Гинденбург выразил недовольство «необычным поведением молодого министра». Но он был ещё более шокирован, узнав, что его желания, оказывается, могут быть резко и безоговорочно отвергнуты.
Поэтому, когда 29 мая к Гинденбургу явился Брюнинг, президент находился в весьма мрачном расположении духа. Он только что закончил чтение писем Шланге и Штегервальда. Канцлер доложил ему о внутренней и внешнеполитической обстановке. Расстроенный и раздосадованный, он отбросил свою обычную сдержанность и дал волю чувствам. Он пожаловался на непрекращающиеся козни безответственных интриганов, в первую очередь военных, и сказал, что если он останется на посту канцлера, то этому необходимо положить конец. Брюнинг также потребовал, чтобы Гинденбург публично выразил ему своё доверие и заполнил все вакантные места в составе кабинета. Временные перемещения не дадут ему достаточно авторитета, чтобы ввести новый бюджет и достойно представить страну на переговорах в Лозанне. Канцлер не поднял вопрос об увольнении Гренера или о возражениях маршала к предложенным проектам декретов, но, похоже, был готов отказаться от Гренера, если президент проявит настойчивость.