Германия на заре фашизма

Назначение рейхскомиссара в Баварию состоялось поздно вечером. На следующее утро Гельд выразил протест Гинденбургу. Он потребовал отмены этого назначения как необоснованного и с точки зрения закона, и по существу. Мейснер был послан к Гитлеру, который объяснил, что мера была принята, чтобы избежать кровопролития. И снова Гинденбург удовлетворился ответом канцлера. Гельду сообщили, что «(правительство рейха действовало в рамках своей компетенции», и предложили больше не беспокоить президента, поскольку подобные жалобы должны адресоваться канцлеру. Гинденбург сохранил такую же безучастность, когда днем позже такая же участь выпала Вюртембергу.

В действительности Гинденбург официально почти ничего не мог сделать, чтобы помочь Баварии, поскольку, подписав декрет от 28 февраля, выпустил из своих рук ряд президентских прав. Однако наглость, с которой лично Гитлер узурпировал эти права, хотя они были переданы не ему, а правительству рейха, должна была насторожить Гинденбурга и дать ему понять, что нельзя отказываться хотя бы от оставшихся президентских прерогатив. На деле же произошло обратное. 15 марта кабинет обсудил акт, по которому избранный рейхстаг передавал законодательные функции правительству рейха. Акт должен быть составлен таким образом, сообщил Фрик, чтобы правительство имело право пренебрегать любыми положениями конституции. Гугенберг спросил, будет ли президент принимать участие в законодательной деятельности, которая будет осуществляться на основе предлагаемого акта. Мейснер поспешно ответил, что нет необходимости тревожить президента подобными вопросами, поскольку он не требовал для себя такого права. Поразмыслив, он добавил, что, вероятно, было бы желательно привлекать авторитет президента в делах особой важности, но это предложение явно было внесено, чтобы помочь правительству, а не ограничить его. На послевоенном процессе Мейснер утверждал, что Гинденбург всегда был против взятия на себя ответственности за непопулярные чрезвычайные декреты и был рад освободиться от этого бремени благодаря соответствующему законодательному акту. Он не хотел служить, процитировал своего патрона Мейснер, «машиной для подписи» или «(прикрытием для Гитлера». Президент не только не возражал, но и приветствовал урезывание своей власти и с готовностью отказался от своего права рассматривать и опубликовывать законы. Ни Папен, ни кто – либо другой не пытались убедить его не отказываться от столь важной президентской обязанности, которая в тот момент была важнее, чем когда бы то ни было. Вся концепция «приручения» Гитлера основывалась на активном участии Гинденбурга, но тот небрежно отказался от роли гаранта конституции и защитника законного цивилизованного правительства, хотя обязан был понимать, как много поставлено на карту.

В то же время правительство рассматривало декрет о смертной казни для поджигателей Рейхстага. Президент возмутился: он не станет подписывать декрет, имеющий обратную силу и ужесточающий наказание за уже совершенное преступление. Это нарушает все традиционные положения существующего законодательства и правосудия. Мейснер сообщил кабинету об отказе президента на заседании 7 марта. Но Гитлер продолжал настаивать на подписании декрета, и через неделю вопрос был поднят вновь. И снова Мейснер сообщил об отказе президента ввести смертную казнь для поджигателей. Мейснер предложил, чтобы правительство ввело этот декрет в действие позднее, на основании акта рейхстага. Трудно поверить, но президенту он об этом ничего не сообщил. Не исключено, что он хотел таким образом избавить президента от неприятных обязанностей: все равно президент не смог бы противиться введению смертной казни долго.

К этому времени Гинденбург, скорее всего, все же почувствовал, что Гитлер делает все, что хочет; даже в вопросах, в которых маршал всегда ощущал свою силу, он уступал фюреру. Сразу после мартовских выборов нацисты начали вывешивать флаги со свастикой на общественных зданиях. Через несколько дней Гитлер попросил Гинденбурга подписать декрет, по которому свастика заменяла черно – красно – золотые цвета на национальном флаге Германии. Папен утверждает в своих мемуарах, что был категорически против этого предложения. Он хотел видеть на национальном флаге Германии черно – бело – красные цвета, и Гинденбург сначала стал на его сторону. В конце концов он согласился на компромисс, согласно которому черно – бело – красный флаг и свастика вывешивались вместе. Это решение, устраняющее черно – красно – золотой флаг обычным декретом, который даже не опирался на статью 48, конечно же было неконституционным.