Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Менее крупные структурологические этюды, как, например, исследование Герхарда Шормана, претендуют не столько на новые концептуальные схемы, сколько корректно подытоживают воззрения коллег. Однако приходится признать, что ревизионистский подход Ф. Пресса и его учеников оживил дискуссию вокруг отдельных социально-политических аспектов кризиса, причем территориальный и локальный уровень исследований оказался тесно взаимосвязанным с общеимперской панорамой. Англо-американские исследователи, а также историки марксистской ориентации по-прежнему в центр внимания ставят общеевропейский характер войны. В их трудах события 1618 г. стали результатом глубокого общеевропейского кризиса XVII в. Собственно немецкие истоки конфликта либо отодвигаются на задний план, либо рассматриваются лишь одним из множества равновеликих факторов. На Германию тех лет смотрят взглядом «из Европы», ее неизбежно «растворяют» в бурлящем сообществе европейских стран раннего Нового времени. Специфика немецких условий невольно теряет свое первозданное значение. Поэтому в рамках выбранной темы вдвойне важно сосредоточиться именно на немецкой ипостаси войны.

§ 2. Канун войны. Общество, политика, пропаганда

Общим местом в трудах историков стало освещение последних восьми лет, предшествовавших богемскому восстанию, в духе спонтанного роста напряженности, охватывавшей все ярусы сословной организации. Подобный взгляд, впрочем, не исключает разницу в итоговом «диагнозе». В глазах Ф. Пресса последние годы перед войной свидетельствовали о ее неизбежности. «Обе стороны, — пишет он, — стремились толковать противоречивые положения религиозного мира к своей собственной выгоде — с трудом достигнутый компромисс оказывался под воздействием противоположных интерпретаций, которые уже было невозможно согласовать. Конфессиональная поляризация расколола также и семейный союз имперских князей; вал публицистики и постоянная пропаганда мести подрывали доверие и уничтожали в зародыше любую мысль о компромиссе.

Разочарование сказывалось не только в отношениях между двумя религиозными партиями, но и между радикалами и умеренными в рамках одной и той же конфессии. Прогрессирующая поляризация все более разрушала силу солидарности. Обе религиозные группировки были подвержены тяжелому кризису, но роль тех, кто высказывал мнение о неизбежности войны, оказалась решающей — и это, вероятно, обусловливалось всеобщей смутой, проистекавшей из процесса перемен» [Press, КК. S. 194].

Несколько иным положение представляется Г. Шмидту. Он считает, что война не была неизбежностью, а скорее результатом стечения трагических обстоятельств, возникших на взрывоопасной почве напряженности. Имелись элементы, сдерживавшие кризис, указывавшие на силы внутреннего единства и стабилизации. Основой для этого, по мнению Г. Шмидта, были тенденции национального самосознания, формирование единого пространства «культурной нации». «У немецкой нации был шанс к единению, который следовало реализовать, но также имелась возможность множеству конфликтов преобразоваться в политическое размежевание и вырваться наружу. Война стала ужасной и продолжительной реальностью — неизбежностью, правда, она не была… Несмотря на длительную войну и фундаментальные опасности, имелись ценности, разделяемые представителями всех конфессий. Различия между протестантскими и католическими областями были в 1620 г. в Германии меньшими, чем можно предположить. В эпоху конфессионализации система ценностей, отлитая в нормативы, создавала универсальную модель поведения, поскольку властители и подданные были объединены общими задачами по поддержанию этой системы. Государственное единство Германии не стояло на повестке дня и раздавались голоса, требовавшие национального согласия на базе культурно-языковых воззрений. Они выражались в большей мере в публицистике и в литературных текстах, нежели в государственных бумагах и актах… Во множестве явленные ценности, такие как немецкая свобода, мир, согласие и единство, добродетель и право указывали по меньшей мере на то, что подданные идентифицировались с этими представлениями, равно как и с Германией, к которой они чувствовали себя вправе апеллировать. Однако все более заметные различия в интересах и соответственно в трактовке кризиса затрудняли объединение с теми силами, к которым был обращен призыв» [Schmidt, GAR. S. 151].