Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Под влиянием наметившейся стабилизации в обществе и идей имперского патриотизма, замешенных на национальном самосознании, происходит дальнейшее сближение понятий Германия и Империя, В публицистике Германия все чаще вытесняла Империю; общественное сознание, хотя и не умерщвляло ленно-правовой и сакральный фундамент Империи, все более, однако, соотносило его с немецким королевством, с землями, где говорили на немецком языке.

Дискуссия по проблемам Империи в богословской мысли протестантских и католических церквей в отличие от национально-ориентированных тенденций несла больший привкус средневекового универсализма. Католическая традиция, испытавшая влияние Эразма (единая церковь, хранимая Императором Священной Империи) и универсалистской доктрины Карла V, видела в главе Священной Римской Империи главного патрона европейского христианства. При всей нестабильности и конфликтах между апостольским престолом и Карлом оба полюса — глава духовной власти и первый монарх Европы — виделись бесспорными партнерами в деле восстановления расколотого христианского мира. Последние сессии Тридентского собора (1561–1563) укрепили представления о главе Священной Империи как главном защитнике принципа папского старшинства в Церкви (папа выше Собора, окончательное низвержение Соборной доктрины) и как поборнике интересов европейского христианства, на плечах которого возлежало тяжкое бремя ответственности за сохранение единой Церкви. Во многом именно следствием подобного подхода стала реставрация средневековой идеологемы, видевшей императора, с одной стороны — первым защитником апостольского престола, с другой — главой, венчавшей иерархию европейских монархий в деле защиты веры. Эта последняя сторона получила весьма широкое развитие в общественной публицистике католической Европы и прежде всего в монархической пропаганде Венских и Мадридских Габсбургов. Христианская Европа в представлении имперских апологетов была соткана из монархий, учрежденных Божественной волей и в этом смысле выступавших под началом отдельных «суверенов». Но при том сами эти монархи выстраивались в иерархическом порядке, образуя восходящую лестницу отдельных ступеней, венцом которой представала фигура императора как главы всего европейского христианского мира, являвшегося старшим «сувереном» над прочими. Никто не вправе посягать на «суверенные» права короля Франции в его владениях, но при этом сам король Франции подчинен воле высшего «суверена», хранящего единство Церкви и христианского мира. Естественно, что подобный взгляд выдвигал на передний план идею имперского «центризма»: император — старший монарх Европы, а судьба самой христианской Европы связывается с исходом борьбы с еретиками прежде всего в землях Империи. Немецкое королевство и Священная Империя промыслом Божьим стали местом великих испытаний на прочность Церкви. Ересь, возникшая в землях Империи, должна быть сокрушена прежде всего в этих же землях. В исторической ретроспективе концепцию Империи всецело в духе тридентского католицизма отобразил крупнейший историограф католической Европы Цезарь Бароний (1538–1607), автор знаменитых «Церковных анналов от рождества Христова и до 1198 г.».

В вопросах толкования правовых полномочий императора по отношению к имперским чинам наметившиеся после 1555 г. тенденции в целом мало чем отличались от концепций эпохи Максимилиана I. Католические апологеты Габсбургов проводили мысль о монархической структуре самой имперской власти, покоившейся на бесспорном старшинстве императора по отношению к его подданным. На основе божественной природы Империи и функций ее главы некоторые советники из ближайшего окружения Габсбургов пытались систематизировать правовую взаимосвязь короны и важнейших имперских институтов, прежде всего рейхстага. Л. фон Швенди в своих трактатах последовательно развивал мысль о необходимости активизации роли рейхстага под руководящим началом императора.

В целом, однако, вторая половина XVI в. для Германии еще не знала большого всплеска политологического интереса к Империи под углом зрения католической традиции. Отсутствие крупных разработок объяснялось отчасти самодостаточностью старой концепции Империи, отчасти — требовавшим времени становлением конфессиональной юриспруденции во вновь учрежденных католических университетах и иезуитских колледжах, продукция которых увидела свет преимущественно в начале XVII в., главным образом в виде работ правоведов-иезуитов.