Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Призрак мировой державы, вселенской христианской Империи, призывался интеллектуальной элитой Европы. Чем глубже становилась пропасть религиозного раскола, тем сильней общество мечтало о единстве. И тем естественней становилась актуализация проблемы самой Империи на немецкой почве.

Характерным было то, что старая, восходившая к «седому» средневековью дискуссия о сущности Империи обретала в век Реформации ясно выраженный национально-политический окрас. Споры разворачивались как бы на трех уровнях: Империя и Германия (соотношение национального и универсального), Империя в богословской традиции протестантизма и католицизма и Империя как правовая система отношений между императором и сословиями во взглядах лютеранской, кальвинистской и католической политологии.

Национальный угол зрения по вопросу соотношения Империи и Германии имел давние корни. С эпохи Реформации во многом стараниями немецких гуманистов оформилось представление о Священной Римской Империи, основанной на ясно видимом национальном ядре. Оно воплощалось в немецком народе, в «немецкой нации», унаследовавшей лучшие свои добродетели от античных времен. Все более явственным становилось представление о немецком языке как главном связующем начале, объединявшем всех немецких подданных имперского престола. Следствием выступало отчетливое сближение понятий Германия и Империя. Немецкий король — непременный глава всей Империи, немецкое королевство — сердцевина Священной Империи. Современные немецкие историки подчеркивают парадоксальное значение Реформации: вопреки вызванному ею религиозному расколу развитие национального самосознания не только не приостановилось, но и получило мощный импульс. Старая концепция Л. Ранке о якобы имевшим место «национальном расколе» XVI в. ныне почти совершенно отвергнута. Лютер нашел глубокое сочувствие именно своей апелляцией к «немецким» чинам Священной Империи, к сословиям «немецкой нации». Рождение протестантизма шло в тесной связи с развитием национальной идентификации. С другой стороны, и лидеры католического блока, прежде всего Габсбурги, если и не Карл V, то во всяком случае его младший брат Фердинанд I, прекрасно отдавали себе отчет в важности опоры на «немецкий патриотизм» своих подданных. Избрание Карла на имперский престол в 1519 г. ярко иллюстрировало силу патриотических, национальных чувств лидеров сословного форума — курфюрстов Империи. Обострение религиозного вопроса в 40-х гг., совпавшее с новым витком внешних войн с Францией и турками, вызвало и новую волну национально-ориентированной публицистики. Авторы многочисленных памфлетов не только говорили о важности внутреннего единства «немецкой нации», преодолении религиозного противостояния, но и пытались развить систему национальной идентификации немцев.

Мысль о национальном, промысленном свыше единстве не утратила своей значимости и во второй половине века. Идея национальной целостности немецкого королевства играла огромную роль наряду с формулами Аугсбургского мира. В десятилетия водворившегося покоя пропаганда примирения людей разных конфессий, но одной нации, объединенных языком, историческими корнями, укладом жизни, превратилась в важный источник единства Империи как общего для всех сословий Дома. Национальный фактор, щедро прикрашенный сакральной символикой, идеей божественного Промысла, потихоньку становился существенным подспорьем в преодолении кризисов, содействовавшим внутренней консолидации общества. Появилась блистательная плеяда общественных деятелей, подчеркивавших необходимость сохранения внутреннего согласия в «немецкой нации». К их числу следует отнести имперского вице-канцлера в годы правления Фердинанда I и Максимилиана II Георга Зигмунда Зельда (1516–1563), имперского советника Иоганна Ульриха Цазия (1521–1570), начальника имперского налогового ведомства Захария Гайцкофлера (1560–1617) и, пожалуй, самого крупного имперского публициста второй половины века Лазаря фон Швенди (1522–1584).