Германия в ХХ веке

В конечном счете направление кампании 1941 г. определили прагматические соображения. Весной в рейхе были снижены нормы потребления ряда продовольственных товаров. Чиновники из министерства продовольствия давно уже прорабатывали восточный сценарий: «Войну можно продолжать только в том случае, если весь вермахт на третьем году военных действий будет питаться за счет России. При этом от голода погибнут несколько десятков миллионов человек, если мы вывезем оттуда необходимое для нас продовольствие». С точки зрения нацистского руководства все складывалось как нельзя лучше – обеспечение германской армии само собой решало проблему «избыточного населения» европейской России. Дело было за малым – эту территорию еще следовало завоевать. Теперь вермахту обещали войну особого рода – массовое убийство представителей низшей расы без правил и ограничений, без разбора между солдатами и партизанами, военными и гражданским населением. Разница между евреем, украинцем или русским сводилась только к очередности уничтожения. 13 мая специальным декретом фюрера была провозглашена амнистия участникам предстоявшей войны против СССР за любые военные преступления (Kriegsgerichts-barkeitserlass). Преступный режим с каждым днем втягивал все большее число своих подданных в акты геноцида, и солдаты вермахта не являлись исключением из этого правила.

Наличие пакта о ненападении и формально «дружественные» отношения с СССР осени 1939 – весны 1941 гг. не позволяли ведомству Геббельса провести солидную пропагандистскую подготовку похода на Восток. В этом не было большой необходимости – антирусские настроения сидели достаточно глубоко в общественном сознании, и аргументы от истории делали свое дело. Новый крестовый поход, вторая волна колонизации Востока (Drang nach Osten), извечное противостояние арийской культуры и русской азиатчины – об этом трубила нацистская пресса уже 22 июня 1941 г. На традиционные предрассудки накладывалось общее для западного мира неприятие большевизма как общественной системы (идеологи нацизма предпочитали говорить о «еврейско-большевистском мировом заговоре»), которую по возможности следует удалить с лица земли хирургическими методами. Народы Советского Союза выступали скорее соучастниками, чем жертвами этой системы, что оправдывало установление внешнего контроля над ними.

Сразу же после начала военных действий на восточном фронте в ход была пущена версия о «превентивном характере» войны – гениальный фюрер предвосхитил действия Красной Армии, готовой обрушиться на Германию. Не вдаваясь в детали скорее публицистической, чем историографической дискуссии вокруг этой темы, отметим, что ни в одном из германских документов первой половины 1941 г. не зафиксировано серьезных опасений по поводу возможных наступательных действий Красной Армии. Напротив, продвижение ее частей к западной границе СССР рассматривалось немецкой военной разведкой как укрепление оборонительных рубежей. Это совсем не означает, что у Сталина не было планов вмешаться в ход второй мировой войны – но только дилетант мог пустить их в ход тогда, когда вермахт находился на вершине своих успехов. Ноябрьский визит Молотова в Берлин показал, что советское руководство вполне устраивала политика возрастающих компенсаций за свой нейтралитет. Другое дело, что она уже не устраивала Гитлера. Больше, чем открытие военных действий, его волновало возможное присоединение СССР к блокаде Германии, повторяющее сценарий первой мировой войны. Иррациональная уверенность фюрера в непобежденности немецкой армии осенью 1918 г. переросла в миф о ее непобедимости, окончательно рухнувший для него лишь весной 1945 г.

Двух диктаторов объединяла не только слепая вера в собственное превосходство над окружающим миром, но и неспособность трезво оценить силы противника. Точно так же, как Сталин осенью 1939 г. недооценил финнов, Гитлер год спустя недооценил потенциал сопротивления Советского Союза. В первом случае количественный учет соотношения сил скрыл эмоциональный подтекст – боевой дух маленького народа и его готовность к защите родины. Во втором, наоборот – фанатичная убежденность в превосходстве арийской нации не позволила реально оценить мобилизационные возможности государственной экономики, не говоря уж о неисчерпаемых людских и сырьевых ресурсах СССР. В окружении фюрера давно уже не было никого, кто мог бы противопоставить ему свою точку зрения.