Германия. В круговороте фашистской свастики

16 декабря он произнес по радио свою министерскую декларацию. Она была составлена умело и рассчитана на широкий резонанс. «Я своего рода еретик, — признавался в ней новый канцлер, — и не являюсь сторонником ни капитализма, ни социализма… Теперь нет в мире чистого капитализма, но нет еще нигде чистого социализма. Приходится брать необходимые элементы из той и другой концепции — в зависимости от потребностей государства и народа». Это были свежие мотивы — после патриархальных прописей Папена, тут же, впрочем, помянутого добром: «рыцарь без страха и упрека».

Декларация специально и подробно останавливалась на положении безработных, обещая им от имени правительства наметить большую программу работ. Затем говорилось о крестьянах, о необходимости оживления внутреннего рынка, о внутренней колонизации, заселении Восточной Пруссии, Померании и Мекленбурга, о понижении цен на продукты питания. Призывая к твердости и вере в лучшее будущее, канцлер подчеркнул, что эта вера может упрочиться лишь в том случае, если будет отдано должное современному «социальному духу». «Я слышу, — прибавил он, — многие из моих слушателей уже ворчат, насмешливо подергивая плечами: «итак, значит, он социальный генерал». Да, ибо и впрямь никогда не было ничего более социального, нежели армия всеобщей повинности, где богатые и бедные, офицеры и солдаты стоят плечом к плечу, добрыми товарищами». В области управления провозглашалась либеральная эра: отменялись декреты предыдущего правительства, ограничивающие свободу и права граждан. В заключение декларация обращалась к партиям, призывая их вспомнить, «что они существуют не ради самих себя и теряют свой смысл, отказываясь от сотрудничества с государством». По адресу коммунистов, специально названных, прозвучала прямая угроза «самых суровых и решительных мер», если только «ослабление вожжей» будет ими воспринято как признак слабости и использовано для оживления противогосударственных подстрекательств. И, наконец, — достаточно прозрачный намек на политиков коричневого дома: «Германская нация отвернется разочарованная от тех, кому она оказала большое доверие, ожидая от них положительной работы, а не тактики и отрицания».

Казалось, ген. Шлейхер взял власть при благоприятных для себя ауспициях. Парламентские выборы обнаружили надлом фашистского движения. Осторожная и вместе с тем прогрессивная социальная политика правительства могла бы углубить этот надлом и найти отклик в тех самых массах, которые доселе шли за Гитлером. Поддержка рейхсвера была канцлеру обеспечена. Значительная часть промышленных кругов, не идущих за Тиссеном, ему определенно симпатизировала. С президентом его связывала давняя совместная работа. Международное положение Германии после решения репарационного вопроса выглядело, в общем, благоприятно. Здесь уместно вообще подчеркнуть, что основные проблемы германской государственности за последние годы решались на путях не столько внешней, сколько внутренней политики.

Полезно было добиться парламентской легализации правительства, и канцлер направил свои усилия в этом направлении. Ему удалось привлечь на свою сторону Штрассера, ближайшего гитлеровского сподвижника, недовольного непримиримой тактикой вождя и симпатизирующего «социальной» ориентировке канцлера. Намечалось назначение Штрассера на пост вице-канцлера и имперского комиссара Пруссии. Тем самым раскол национал-социалистической партии был бы закреплен и углублен. Сам Гитлер не мог не опасаться спада движения, и ожидали, что в последний момент он принужден будет пойти на уступки, вступить в правительственную коалицию, легализовать кабинет Шлейхера в парламенте и тем самым предотвратить роспуск последнего и новые выборы, рискованные для партии.

Но «левые» устремления канцлера возбудили тревогу в правых сферах. Он держит себя слишком независимо. Он изменяет социальный курс фон Папена. Он бросается гремучими словами, заигрывает с опасными силами и в то же время, имея в своих руках столь веский фактор, как рейхсвер, может при случае позволить себе роскошь реальной самостоятельности. Что, если и в самом деле он глядит в Наполеоны?

Брюнинг поскользнулся на своих ост-эльбских планах, встревоживших не на шутку клуб господ. Да и Мюллер в 1930 году оступился все о тот же порожек. Ныне Шлейхер двинулся по пути Брюнинга и Штегервальда: он собирается колонизовать те же запретные провинции, отказывается от запрещения ввоза продовольствия в Германию, потворствует скандальным разоблачениям в бюджетной комиссии рейхстага о льготах и субсидиях прусским помещикам и связанных с ними злоупотреблениях. Он ищет популярности у рабочих союзов, среди безработных, он отменяет папеновский декрет о снижении заработной платы, он покровительствует «синдикалистским элементам». Он ненадежный человек. Он оправдывает свою фамилию (Schleicher, по-немецки — «пролаза»).