Германия

Постояла немного, покачалась, стараясь поймать потерянное равновесие, потом дошла до головы и спрыгнула. Тут же побежала обратно к хвосту и снова вскарабкалась на спину крокодила. Витя пошел за мной. Обхватил руками крокодилий хвост и ногами стал отталкиваться. Добрался почти до вершины, завалился на бок и… упал…

Я услышала глухой стук, но дошла до конца и только потом спрыгнула. Витя заголосил, заплакал, сидя на земле под хвостом крокодила.

— Вот дура! — прибежал Димка. — Обязательно было лазать, пока он не упадет?

Димка взял Витю на руки и понес к бежавшей навстречу Юле.

— Дильназ, а ну-ка быстро домой! — крикнула мама грозным голосом.

Так грозно, что возразить я не решилась. И Димке доказывать, что не дура, тоже не стала.

— Витя тебя любит, — говорила мама за ужином. — Он тебя каждый день высматривает в окно, ждет, когда ты появишься на улице. Только тогда и просится на улицу, чтобы с тобой гулять. Юля рассказывала, что, если он начинает капризничать, она сразу ему говорит: «Дильназ такого мальчика никогда не полюбит» или «А вот Дильназ маму слушается». Витя после этих слов игрушки собирает. Даже ест, когда ему говорят, что Дильназ кашу любит.

— Я ее не люблю. — Отчего-то мамина гречка в горло больше не лезла. Я оттолкнула тарелку.

— Дело не в этом. Потерпела бы уже…

Ничего плохого с Витей после падения не случилось.

А терпеть и вправду осталось немного. Послезавтра мы должны были уехать. Насовсем. В деревню.

«Там так здорово! Выходишь за дверь и — ррраз! — улица!» — радовалась я, когда мама сообщила мне о переезде.

Мы даже щенка у тети Светы присмотрели. Она одна во всей округе держала в квартире собаку. И собака ощенилась.

«Мальчик — мой». — Димка попытался отобрать у меня лохматого песика.

«Дима, — строго сказала тетя Света, — мальчика заберет Дильназ, когда они уезжать будут. А нам и Маськи хватит!»

Димка аж заплакал. И два дня со мной не разговаривал, даже из шалаша выгонял. Но мальчик все равно стал моим! Он изо всех щенков самый красивый был!

В то утро на улицу, на детскую площадку, папа с братом вынесли кровать. Утреннее солнце словно потягивалось, отойдя ото сна. Было прохладно. Я развалилась на кровати, пока родители, брат и дядя таскали в дядин грузовик мамины полки и шкафы. Из соседнего подъезда вышли они — Юля и Витя.

— А я уезжаю от тебя! В деревню! Там лучше, чем здесь. И там нет тебя! — похвасталась я Вите.

Юля взяла Витю на руки, он обнял ее за шею и заревел.

— Ах, Дильназочка, ну зачем ты так?

В гости к тете Свете мы приехали через месяц или два. Я взахлеб рассказывала Димке про Тузика, щенка, и про деревню. Про то, как часто я бываю на улице, про наших коров, про теленка. Димка слушал и не перебивал. Впервые. А я гордилась.

— Пойдем в шалаш? — предложил Димка.

Я сначала обрадовалась, но тут же опомнилась:

— Не пойду. Сейчас Витя выскочит и снова будет преследовать.

— Не будет. — Димка перестал улыбаться. — Они с Юлей в Германию уехали. Как вы — насовсем.

Я не знала, где она — Германия. Дальше, чем моя деревня? Ближе? Далеко от Димки? Но я ничего не спросила. Почему-то захотелось прижаться к маме, крепко-крепко. Я прибежала на кухню, по щекам уже текли слезы.

— Мама, мама!

— Что такое? Тебя опять Дима обидел? — Тетя Света аж встала, рассердившись.

— Не трогал я ее! — Димка стоял в дверях и разводил руками.

— Мама… — Я прижалась к маме сильнее. — Теперь меня никто не любит?

— Глупая, почему это?

— Витя в Германию уехал!

— Он и из Германии любить может.

— Поехали к нему в гости, пожалуйста! — Попросила я и посмотрела на маму.

Она улыбнулась и погладила меня по голове.

— Вот вырастешь и поедешь.

— А сейчас нельзя?

Димка показывал мне шалаш, все то новое, что он там устроил: ковер почистил, новый «хлам» собрал — вот ложка, вот у папы ключи двух размеров стащил…

А я не слушала. Впервые.

Расставание второе Немецкий

Я ненавидела немецкий! Я его не выбирала.

— Über allen Gipfeln ist Ruh, in alien Wipfeln spürest du…[2] — выводил на доске Игорь Владимирович, проговаривая каждое слово медленно, по слогам, До того как нам ввели немецкий, училась я хорошо. А теперь стала троечницей. Только это вовсе не потому, что я чего-то не понимала или не могла усвоить. И вовсе не потому, что «обленилась», как сказала про меня классная, когда жаловалась родителям на недавнем собрании. Просто я не выбирала немецкий. Хотя и потерянное право выбора не главное. Главное — Ира…

Когда я пришла на первый в моей жизни урок, то села за первую парту, которая стояла напротив учительского стола. Я знала: учительницу я буду звать «учительницей». Разве можно по-другому? Мама уговаривала меня по дороге в школу:

— Твою первую учительницу зовут Майра Калидаевна. Так и нужно ее называть. Повтори: «Майра Калидаевна».

— А что, будут еще другие?

— Да, но это потом. Майра Калидаевна, — настаивала мама.

— Лучше просто «учительница», — упрямилась я.

— Нет, доча, так нельзя. Принято называть по имени и отчеству.

— Но ведь «учительница» лучше?

— Нет, — мама улыбнулась, — это некрасиво.