Гермоген

   — И ныне мой черёд наставлять тебя на путь истинный да учить уму-разуму. Помнишь, как в Архангельском соборе я обличал бояр да князей, от коих терпим великое безначалие, насилие и безнарядье? Я и ныне их обличаю. Или не ваши бояре да княжата умыслили убить Димитрия, когда он был ещё отроком? Да Бог спас его. Спас и вдругорядь, когда волею Шуйского учинился мятеж. Верный слуга царя поляк Хвалибог сказывал нам, что на площади выставили мёртвое тело какого-то толстого малого, ничем не похожего на царя Димитрия. Москвитяне, видно, с ума посходили. Им бы стрельцов поспрашивать, как они спасли Димитрия. А вместо того они тело несчастного малого из земли выкопали да сожгли, яко чародея.

Гермоген неотрывно смотрел в лицо Горобца, исхудалое, почерневшее, с горящим взглядом, и ему впервые пришла мысль: «Да он безумен».

Между тем Горобец продолжал:

   — Вы со своим царём-шубником хоть со злости лопните, а наш «Димитрий» жив и здравствует.

И вдруг без всякой связи, перебив самого себя, произнёс:

   — Помнишь, Ермолай, как ты рогатки мне ставил? Думаешь, я забыл твой побег с Маметкулом? Как же. Не надейся.

Слушавшие их казаки удвоили своё любопытство. Гермоген возразил мягко, стараясь соблюсти тон миролюбия и дружбы:

   — Мы с тобой, Михайла, уже сивые. Станем ли считаться грехами?

   — А ныне ты в моей власти, — перебил Горобец не слушая. — Ныне отправлю тебя к «царю». А велит он тебя казнить или помиловать — то его воля. Ведите его, хлопцы, к возку, да скорее к «царю» скачите! — обернулся он к своим казакам.

Дюжий детина схватил Гермогена за плечо, но Горобец вдруг остановил его:

   — Постой! «Царь»-от скажет: «Вы пошто попа мне приволокли? Не царское то дело с попом разбираться».

   — Верно, — поддержали разбойники, — я и то говорил: «Пусть попа чёрт учит!»

   — Так тому и быть! — заключил Горобец. — И посему я сам допрошу тебя. Ты куда ехал?

И сам себе ответил:

   — Видать, что в Лавру. На маковки церковные хотел посмотреть? Красивые маковки. Гляди ныне! Боле не увидишь их.

Язык его начал заплетаться, и сам он вдруг как-то ослабел. Помолчав немного, сказал:

   — Ты, Ермолай, назад вертайся. Да скажи своему царю, что мы его, окаянного, да и тебя заодно с ним с престола сведём.

   — Верно! — поддержали казаки. — Долго ли ради него кровь христианская будет литься!

Они злобно смотрели вслед ему. И когда колымага отъехала, раздались угрожающие выкрики:

   — Чтобы к тебе, поп, охи да убожество злое привязалось!

Гермоген понимал, что своим спасением он обязан безумию Горобца. Болезнь ли с ним какая приключилась, или делами непотребными на безумие обратился, но в речи его было мало связи, голова слегка тряслась, а в глазах играло готовое выплеснуться бешенство, сменяемое временами выражением усталости и бессилия.

Гермогену было знакомо это выражение. Он встречал его и у бояр, и потерявших разум священников, и в глазах разбушевавшейся уличной толпы. «Как спасти Россию, ежели эти люди возьмут верх? — думал он. — Как остановить безумие?» Вспомнились слова патриарха Иова: «То сатана воюет в людях». Воистину так. Он, сатана, и положил разделение между людьми. Ну, можно ли было ране помыслить такое, чтобы бояре вместе с лихими людьми, татями да разбойниками подымались против царя и те же лихие люди выступили противу бояр? Не безумие ли сие? А коли безумие, то как объяснить людям, что они воюют против себя самих?

Возвращаясь в Москву, Гермоген долго обдумывал в пути случившееся с ним. Он видел тут предупреждение об опасности ещё более грозной. У царя не было войска, чтобы разбить основные силы противника. Постоянные набеги на Москву и нередкая осада заставляли царя держать основные отряды в Москве. У Вора, не говоря уже о поляках, было больше свободы маневрирования. Дивно ли, что они постоянно угрожали Москве и не сомневались в своей победе?

Душе хотелось чего-то отрадного. И понемногу Гермоген погрузился в воспоминание об иконе Николы Ростовского. Иконописец был, видно, из Ростова, и, ежели он на иконе чудотворца Николы запечатлел черты Сергия из Радонежа, своего земляка, значит, был Сергий уже в те времена чудотворцем. Душу свою он давно освободил от забот о мирском, дабы служить людям. Был у него обычай в одиночестве ходить по церквам. А ежели случится зайти в чей-то двор, отдаст поклон, помолится на образа и уйдёт. Гермоген видел всё это как бы воочию, потому как и у самого был такой же обычай. Пуще всего берег душу от суеты, дабы сохранить её для служения людям.

«Благодарю тебя, Господи, что сподобил созерцать животворный образ чудотворца. Да будет это добрым напутствием! Да избавит нас Никола Чудотворец от погибели!» — молился Гермоген.

20

В Москве открылся заговор. Всё свершилось по притче Соломоновой: «Правда прямодушных спасает их, а беззаконники будут уловлены беззаконием своим».