Гермоген

   — Мы не властны в смерти. Будем же властны в добродетели, как поучал нас святой отец наш Иоанн Златоуст.

   — А что ты, Ус, почитаешь самой важной добродетелью?

   — Не держать злобы на ближнего. Люди таковы, какими их сделали грехи наши.

Почувствовав в молчании Ермолая упрямое несогласие, добавил:

   — Умей прощать. Сердитуй не на человека, а на дьявола, смутившего его душу.

Простить Горобцу все его злобные выходки?! Да не вмешайся он — не было бы и тяжёлого разговора с Ксенией, толкнувшего её к роковому исходу.

   — Не злопамятствуй, тогда и тебе простятся твои грехи. Знаю, ты об Горобце думаешь. Он-де хуже сатаны.

   — Или не так?

   — Сатана, он принимает разные виды и часто душой человека владеет. Да душа-то держит ответ перед Богом, а не перед сатаной.

Ермолаю припомнились эти слова после набега на улус, когда он отбил у татар захваченную ими казну. Стали делить казну, и тут случилось неожиданное: самую крупную долю Горобец велел отдать Ермолаю. Молодой казак заколебался.

   — Бери, коли дают, — толкнул его под локоть Ус. Но Ермолай устоял и попросил себе равную долю.

Эту ночь он не спал. Перед ним стояло лицо Горобца. Старшину будто подменили. Ему, Ермолаю, он явно хотел добра. Какая тяжесть падает с души, когда в недавнем враге начинаешь видеть человека!

Между тем пришёл царский запрет на азовский поход, и казаки остались зимовать на полпути к Азову. Судьба готовила Ермолаю новые испытания.

...Тем временем Горобец обдумывал операцию, которая прославила бы его среди казаков. Дело в том, что ногайцы обычно опасались нападать на казачьи заставы, а только вокруг ходили. То уведут в полон зазевавшегося казака либо русских станичников, то устроят ловушки для лошадей. Были у ногаев такие хитрые силки. Казаки называли их «спотыкач»: лошадь на скаку попадала в замаскированную яму, ломала себе ноги, а казак с искалеченной лошадью становился добычей степных разбойников.

Собрав казачье коло, Горобец начал:

   — А что, донцы, навалимся на улус всей казачьей лавой? Ногаи не выдержат — побегут.

Казаки почесали в затылке. Всей «лавы»-то было человек пятьдесят, а ногайцев — сила, и они не в пример казакам берегут своих.

   — Может, и впрямь навалимся. А там что Бог даст, — поддержало нового атамана несколько голосов.

   — А может, подождём. Московских стрельцов обещали прислать. У ногаев силы больше нашего.

   — Дак чего нас спрашивать? Веди, куда знаешь. Будем сполнять государев наказ и воевать ногаев, — с неожиданной для молодого казака твёрдостью и уверенностью произнёс Ермолай.

За время казачьей службы он привык дневать и ночевать в седле. Обветренное, худое скуластое лицо его светилось мужеством и силой. Он был горд, что воюет безбожных инородцев. Разве не они убили его отца и мать, а ныне вылавливают и уводят в полон православных людей?

   — Ну, ты, Ермолай, умнее нас будешь, — смеялись казаки.

   — А что? Коль воевать, так воевать. Не нынче убьют, так завтра. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. — Рассудительный тон Ермолая гасил все насмешки.

Казачье коло поставило идти до Бузана (рукав Волги), а за Бузан не переходить. Но у кочевых татарских ногаев было особое чутьё на опасность. И они, словно бы проведав о замысле казаков, отправили к ним посла сказать, что у них много силы и улус казакам не взять.

Казаки не поверили ногайскому послу. Горобец отрядил в разведку лучших отвагов и для верности поехал с ними сам. Никто не знал, где расположился кочевой улус. Вот и решили положиться на звериный слух Ермолая, послав его впереди отряда. Ночь была тёмной. На небе едва прорезался месяц на ущербе. В стороне будто виднелся дымок от гаснувшего костра. И слышалось как бы отдалённое блеяние овец. В голове Ермолая вертелась неотвязная мысль, что ногаи поджидают их. Для того и посла к ним накануне отрядили, чтобы подбить казаков на вылазку. Об этом думалось и накануне похода. Он зря погорячился и поддержал атамана. Повременить бы...

Ногаи напали внезапно, словно выскочили из-под земли. Впоследствии в памяти сохранилось только дикое гиканье, боль в бедре и топот погони за ускакавшими казаками. Очнулся он от холода. В яму, и без того сырую от недавно пролившихся дождей, наползал туман. Штанина намокла от крови, и потрогать нельзя — руки связаны. Видно, кинули в эту яму, чтобы получить выкуп. Сказать, что у него нет родных, — не поверят. Но ужели казаки оставят его в беде? В горле пересохло...

   — Пить, — пробормотал он слабым голосом, словно его могли услышать.