Гермоген

Убедившись в своей безопасности, он не мог понять, однако, отчего так неспокойно на душе. Прискакав в станицу, он удивился, увидев толпившихся на майдане казаков. Чуть поодаль стоял Горобец и о чём-то разговаривал со станичниками. Подошёл к подскакавшему Ермолаю.

   — А где твои кони? Где Галушка?

   — Он ране моего к станице поскакал. Ты верно говоришь, что Галушка не возвратился?

Спросил, а самого так и пронзила тревога и вместе с нею острая догадка, что раздававшиеся в стороне улуса вскрики ногайцев, конское ржание — всё то, что он принял за погоню вслед ему, — неслись с той стороны, где дорога огибала балку и где ногайцы могли окружить не успевшего ускакать юного казака.

   — Это ты меня спрашиваешь? А то сам не знаешь! — набухал грозой голос Горобца. — Загубил казака? Татарам в добычу оставил? Зарублю!

Рука Горобца судорожно сжала плоскую рукоятку казацкой сабли, называемой шашкой. Горобца мигом обступили казаки. В казачьей среде давно копилось недовольство Горобцом, давно досаждала его склонность к самоуправству и не знающая удержу алчность, его бесчинства в боярской вотчине. Ему всё одно, что татарин, что турок, что русский, только бы поизгаляться над человеком да набить мошну.

Дюжий казак положил руку на плечо Горобца:

   — Но-но! Охолонь трошки!

Вперёд выдвинулся самый старший в отряде седоусый казак в чекмене.

   — Ты пошто волю такую взял? Рыкаешь, аки лев, за шашку бездельно хватаешься? Или не ты сам Галушку на гибель послал?!

   — А ты чего, Ус, цепляешься? Сивый уже стал, а всё как малое дитё! Или я тебя спрашиваю? Я спрашиваю Ермолая. Он свою вину знает. Пусть и ответ держит.

   — Ты не поп, и я не на исповеди, чтобы отвечать тебе! — повёл свою атаку Ермолай на ненавистного старшину. Он видел, что казаки не дадут его в обиду, и осмелел. Казаки одобрительно заулыбались находчивости Ермолая.

   — Верно! Ты, Горобец, казаков бездельно послал, ты и отвечай! Ты пошто их без прикрытия отпустил?! Вогнал их в беду, да ещё и виноватишь?!

Горобец слушал, поигрывая тростью, что добыл в боярской вотчине. Выражение его лица становилось более миролюбивым.

   — И чего ты, Ус, причепился до меня? А Галушку мы отобьём у ногаев. Коли не отобьём — выкуп дадим. Или вы не знаете меня, своего старшину?

...Улус тем временем снялся с места. Казаки искали его ближе к Дону, но ногаи отошли к Азову. Отступление улуса прикрывал сторожевой отряд из ногаев, и когда казаки достали их в степи, ногаи клялись, что в глаза Галушку не видели. Ермолай вернулся на их прежнее стойбище, осмотрел ближайшие балки и овраги, но и следов пропавшего казака не сыскал.

Между тем станичники начали собираться в новый поход. Ермолай холил Смарагда и чистил оружие. На душе было сумрачно. Дошли до него неподобные слухи про Ксению, будто без него она путалась с Горобцом. На подворье, где стоял, идти не хотелось, боялся разговора с Ксенией.

Старшина тем временем был на хозяйском базу, чистил и скрёб железной щёткой своего коня. Конь, подрагивая кожей, переступал с ноги на ногу. Горобец быстро глянул на подошедшего, кинул, не отрываясь от своего занятия:

   — Запозднился ты, Ерёма. Казаки давно прискакали.

   — Не хотел ни с чем возвращаться.

   — Сразу надо было думать, чтобы не передумать. Чудеса не колеса, сами не катятся.

И, помолчав, вдруг спросил:

   — Ты, сказывают, сватов к девке засылаешь?

И столько яда и злобы было в его голосе, что Ермолай, вспыхнув, осадил Горобца:

   — Не твоё дело!

   — Всыпят тебе горячих — узнаешь!

«В каждую пельку лезет сучий хвост!» — кипел Ермолай, ещё не понимая, какой скверный смысл таился в интересе Горобца к его делу.

   — Не слыхал, Кривченя, не приехал батька Ксении? — не утерпел Ермолай спросить встретившегося ему казака.

   — Про батьку слуха нет, а про девку слыхал. Да пересказывать не хочу. У нас к таким девкам сватов не засылают.

   — Ты, казак, шути, да оглядывайся!

Во двор влетел, не чуя себя от обиды и гнева. Привязал коня к плетню. Резко рванул на себя дверь. Ксения не слышала, как он приехал, убралась у печи. Увидев его, вскрикнула, прижалась к его плечу, заплакала.

   — Извелась я тут, родимый, без тебя, когда этот змей лютый послал тебя в степь! Он мне тут проходу не давал!

Кровь отлила от лица Ермолая. Так вот на кого намекал Кривченя! Мигом припомнилась встреча на базу, злобный, словно ядом налитый взгляд Горобца. Ермолай отвёл от себя руки Ксении, подумал: «Сама хороша, ежели Горобец тебе проходу не давал!» Сел на лавку, с трудом выдавил:

   — Скоро сыматься будем. В новое место перегоняют.

Она бессильно прислонилась к печке.

   — Родимый, а я как же? Ты же сватов хотел засылать...

   — Слух идёт, к тебе другой сватов думает засылать.

Она вздрогнула, испуганно вгляделась в его лицо:

   — Ты никак шуткуешь, Ермолай...

Она хотела продолжать. Но как бы не прогневить его. Видать, злые языки поработали. Ишь как заледенели глаза. Она подбирала слова, боясь ещё больше рассердить его. Спохватилась:

   — Ой, что ж это я стою? Давай снедать. — Она поставила перед ним блинцы в миске, но он резко поднялся. Она кинулась к нему: — Ермишенька, за что сердуешь? Что я не так сделала? В чём моя вина?