Гермоген

   — Ужели, Авраамий, станем думать, что бунт поглотит Россию? Говоришь, что в церквах нынче дурно... Или не ведаешь о том, как доблестное духовенство борется с изменою? Вся Россия знает Феоктиста Тверского, крестом и мечом сражавшегося с изменою? Или не при тебе воздавали хвалу святителю коломенскому Иосифу и архиепископу Суздальскому Галактиону! Или иноки обители святого Сергия не удостоились имени святых ратников?

   — Ты бы, царь, послушал своих бояр, как они называют Россию скопищем злодеев и нечестивцев!

   — Забудь эти речи и думай о благом, Авраамий!

Авраамий молчал, но можно было понять, что царёвы наставления ему ни к чему.

Забегая несколько вперёд, скажем, что Авраамию Палицыну суждено будет пережить и царя и патриарха и до конца дней своих пронести те мысли, что он высказал в этой беседе, словно бы в горячечном бреду. Эти мысли он выразит в книге «Сказание Авраамия Палицына», где будет и правда о том времени, но и прямая неправда...

7

Всю жизнь учил Гермоген паству свою жить по Писанию: «Не делай зла, и тебя не постигнет зло. Уклоняйся от неправды, и она уклонится от тебя». Но что ныне видели люди? Неправда становилась силой завладевающей. Ей служили и знатные вельможи, и те, кто саном своим подвигнут был служить истине и Богу.

Перед патриархом лежала грамота от архимандрита и соборных старцев Троице-Сергиевой лавры: «...Тебе бы, государь, помыслить о нас. Келарь Авраамий в великой тесноте нас держит, в нужде, поносит иноков, яко хотяще себе хлеба через потребу свою. Уже погибаем... Корит не по правде: иноки-де приложились к изменникам и литве. Господи Боже наш бессмертный и безначальный, преклони ухо твоё и услыши глаголы наши, конечне погибающих...»

Это писали герои защиты святой обители, писали о том, кто должен быть им отцом и братом, а стал недругом. По Москве ходили тёмные слухи, что келарь обители святого Сергия прямит литве, сродникам своим по рождению, ибо прародители его были литовскими выходцами, что он хотя и льстит царю, но за глаза говорит о нём дурно.

Гермоген знал, сколь осторожен был царь в отношении к шатунам, подобным Авраамию. Но время было опасное. У всех на устах были слова «измена», «мятеж». Любой слух подливал масла в огонь. А тут ещё было перехвачено письмо пана Отоевского, из коего явствовал замысел ляхов и русских изменников — разорить московских людей и разослать в дальние места, а на их земли поселить людей из Литвы, «на коих можно было бы в нужное время положиться. Теперь нам этим делом надобно промыслить, — писал лях, — прежде, чем придут шведы. Надобно Шуйского со всеми его приятелями разорить и искоренить до основания».

В эти дни все усилия Гермогена были направлены на то, чтобы помочь царю объединить вокруг Москвы надёжных людей. Их посылали в другие волости и уезды с грамотами и горячим праведным словом к соотечественникам и братьям по вере и горестной судьбе — спешить к Москве для помощи и защиты.

По Москве между тем шныряли подозрительные людишки, в корчмах что-то особенно бойко торговали вином, в лавках больше всего отпускалось пороху. Царь принял меры безопасности. Возле кремлёвских стен были поставлены пушки, и разобран мост, по которому чернь ходила в Кремль. Гермоген с удовлетворением замечал, что царь не изъявляет никаких признаков беспокойства. Его поведение напоминало ему слова Златоуста: «Кто приступает к подвигам, претерпев бесчисленные бедствия, тот бывает выше всех и посмеивается над угрожающими, как над каркающими воронами».

8

Самая крупная битва с тушинцами в том году была на Троицын день. Литовские люди поднялись на Москву, по словам летописца, всеми таборами. Тушинцы опрокинули первый московский отряд, против них высланный, и тогда царь Василий отрядил против них всё войско, в полном снаряжении, с пушками и гуляй-городками. Эти городки представляли собой обозы на колёсах. В закрытых дубовых возках сидели стрельцы и, защищённые дубовыми стенами, стреляли в отверстия. Стремительным натиском тушинцы вначале овладели гуляй-городками, но быстро смешались в непривычной для них атаке, не выдержали натиска москвитян и бежали в Тушино. Русские войска ворвались бы в Тушино, если бы донские казаки под предводительством Заруцкого не остановили их. Однако тушинцы потеряли всю свою пехоту и целыми отрядами попадали в плен. Летописцы свидетельствовали о невиданной за последнее время храбрости московских людей.

Победа над тушинцами дала возможность царю Василию диктовать свои условия. Он отказался от обмена пленными, как это водилось обычно, и поставил полякам условие — покинуть пределы Московского государства. Только при соблюдении такого условия он соглашался вернуть пленных. Но когда в Тушинский лагерь приехал поляк Станислав Пачановский с нотой царя Василия, поляки ответили:

— Скорее помрём, чем наше предприятие оставим. Дброги нам наши товарищи и братья, но ещё дороже добрая слава.