Герои

Вот тебе и все. Член успел обмякнуть. Горст поднялся на ноги, ушибленной головой задев купол палатки. Эта ублажительница была из более-менее чистых, хотя спертый воздух отдавал потом и еще чем-то кислым, несмотря на примесь дешевой цветочной воды. Интересно, сколько мужчин побывали здесь за этот вечер, и скольким еще предстоит. Быть может, и они пытаются притвориться, что находятся где-то еще, а она – это не она. Притворяется ли она, что мы – это не мы? Есть ли ей до этого дело? Ненавидит ли она нас? Или мы так, часы, которые надо завести, морковь, что предстоит почистить, молоко, что нужно сцедить?

Метресса стояла к нему спиной, натягивая платье, которое вскоре снова предстоит снимать. Горст спешно надел штаны и мундир, застегнул пояс. Не считая, бросил в деревянный ящик горсть монет, откинул полог палатки и вышел в ночь. Остановился, закрыл глаза. Ноздри щекотала влажная прохлада, а ум бередило стыдливое раскаяние. Он дал зарок больше не делать этого никогда. В очередной раз. Невдалеке топтался сводник в шляпе с помятой тульей, из тех, что рыщут по лагерю с гниловатыми улыбочками искусителей. По ним и можно распознать принадлежность к постыдному ремеслу.

– Ну как, все понравилось?

«Мне, понравилось? Да я и сбрызнуть не успеваю в отведенное время. Большинство мужчин устраивает этот способ отвлечься от рутины. Я же этим, похоже, лишь свожу на нет и гублю то единственное приличное чувство, которое во мне еще осталось. Если только язык повернется назвать эту насквозь низменную, пагубную одержимость чужой женой приличной. У большинства он на это не повернулся бы. В отличие, должно быть, от меня».

Горст посмотрел на сводника – в упор, в глаза. Сквозь пустую улыбку и ненасытную жадность, безжалостность и бесконечную скуку.

«Мне, нравится? Мне что, рассмеяться и обнять тебя как брата? Прижать к груди, стиснуть и сжимать, сжимать, скручивать тебе голову заодно с этой дурацкой шляпой? Месить кулаками лицо, пока в нем не останется костей, сокрушить пальцами тощую шею – как ты думаешь, будет ли это потерей для мира? Обратит ли хоть кто-нибудь на это внимание – хотя бы я? Будет ли во благо или во зло то, что одним червем, жирующим на кале и гное королевской армии, станет меньше?»

Должно быть, маска надменности у Горста дрогнула, или же сводник за годы практики навострился улавливать в людских глазах намек на насилие вернее, чем это научились делать благовоспитанные штабисты Челенгорма и Кроя. Во всяком случае, он отступил на шаг, руку как бы невзначай положил на пояс. У Горста мелькнула мысль, что паскудник вынет клинок; вспыхнула хищным огоньком надежда, что сейчас блеснет сталь. «И это все, что тебя возбуждает? Смерть?» А может, уже и в паху начинает дыбиться от сладостного предвкушения избить, нанести увечье? Но сводник просто стоял и смотрел.

– Все замечательно.

И Горст, чавкая башмаками по грязи, прошел мимо, между палаток, попав из огня в полымя – а именно, в безумный карнавал, раскинувшийся прямо за заграждением и всегда возникавший как по волшебству, стоило лишь армии остановиться и простоять на одном месте пару часов кряду. С таким же балаганным шумом и пестротой, как любой рынок Тысячи островов, со слепящим разноцветием и удушающим благоуханием любого дагосканского базара, готовый утолить любую прихоть, нужду или каприз.

Купцы со льстивыми увещеваниями набрасывали образцы тканей на нетрезво пошатывающихся офицеров. Погромыхивали по наковальням оружейники, а жуликоватые торговцы показывали прочность, остроту и красоту изделий, быстро и незаметно подменяя их подделками, едва деньги переходили из рук в руки. Вытаращив в показной воинственности глаза, перед тусклым фонарем сидел усатый майор с двойным подбородком, с него спешно писал портрет расторопно-угодливый художник. Наигранный смех и бессмысленная трескотня звоном отдавались у Горста в голове. Вокруг все исключительно лучшее, самое добротное, знаменитое и «сделанное под заказ».

– Кому самозатачивающие ножны! – орали зазывалы. – Затачивают сами!

– Меняем любую монету по выгодной цене! Офицерам скидки!

– А вот сулджукские девушки! Лучшие утехи, какие только бывают!

– Цветы, цветы! – не то пел, не то рыдал кто-то. – Вашим женам, возлюбленным, дочерям, шлюхам!

– Для службы, для дружбы! – визжала женщина, подкидывая ошалелого от ужаса щенка. – Для дружбы, для службы!

Шныряли по толпе до срока повзрослевшие дети, наперебой предлагая почистить обувь, погадать, побрить, подшить, наточить, подстричь ногти или выкопать могилу. Предлагалось все и вся, что только можно купить, продать или выменять. Вот девочка неопределенного возраста, то ли сулджучка, то ли гурка, то ли стириянка, то ли какая-то их помесь, пошла выплясывать вокруг Горста, извиваясь, как змея, ножонки мелькали в запекшейся грязи.

– Брать хоти? – ворковала она, указывая на палку с образцами тесемок и лент.