Герой

Мэри вела себя восхитительно. Не избегала Джеймса, но и не искала встречи с ним, а когда случай сводил их вместе, держалась вполне естественно. Говорила откровенно, словно ничего между ними и не произошло, в ее голосе не слышалось и намека на упрек или обиду. В отличие от Джеймса в ней не было никакой скованности. Он же с заметным трудом поддерживал разговор, а в ее присутствии вел себя очень настороженно. Исподтишка наблюдал за ней, думая, страдает ли она. Но загорелое лицо Мэри не выдавало ее эмоций, а на щеках девушки играл обычный румянец. И Джеймсу казалось, что изменились только глаза, в которых застыли недоумение и печаль, как у побитой собаки. Джеймс, наделенный богатым воображением и мучимый угрызениями совести, видел в этих глазах ужасную душевную боль. Когда Мэри улыбалась, глаза ее оставались серьезными и смотрели на Джеймса с невыразимой печалью и тоской. Он преувеличивал то, что видел в них, и вскоре это стало навязчивостью, невыносимой и безжалостной. Если бы Мэри жаждала мести, то, узнав об этом, она испытала бы глубокое удовлетворение. Но Мэри не помышляла о мести. Джеймс с радостью услышал о том, что Мэри очень рассердилась на миссис Джексон, когда та из сочувствия к ней начала порицать его. Об этом рассказала ему мать.

«Я не желаю слышать ни одного дурного слова о капитане Парсонсе, миссис Джексон. Что бы ни сделал мистер Парсонс, он имел право на это. Он всегда вел, ведет и будет вести себя, как истинный джентльмен».

Обожание, с которым встретили Джеймса, забылось, и теперь никто не скрывал неприязни, даже презрения к идолу, сброшенному с пьедестала. Джеймс оскорбил моральные принципы городка. Его имя если и упоминалось, то с негодованием. Все его поступки осуждали, даже в его скромности видели тщеславие и гордыню.

Джеймса глубоко огорчало всеобщее осуждение. Молчаливый и застенчивый, он принимал мнение окружающих слишком близко к сердцу, хотя находил этих людей глупыми, невежественными и ограниченными. Презирая их, он хотел, чтобы они любили его. Джеймс отказывался потворствовать их предрассудкам, гордость не позволяла ему примириться с ними, однако его ранила их враждебность. Отвергнув лесть Литл-Примптона, он не мог оставаться равнодушным к порицанию его горожан, и это мучило его.

Наступило воскресенье, и жители Литл-Примптона потянулись в церковь. Миссис Клибборн, повернувшись, улыбнулась Джеймсу, когда тот занял свое место, но полковник сидел, устремив взгляд вперед и демонстрируя негодование.

Служба началась, и в соответствующий момент мистер Джексон поднялся на кафедру. Проповедь называлась «Страх Господень – ненавидеть зло; гордость и высокомерие и злой путь и коварные уста я ненавижу»[19].

Викарий Литл-Примптона, человек серьезный и искренне верующий, тщательно готовился к каждой проповеди. Обычно дважды в воскресенье он обращался к пастве, взяв за основу наиболее известные части Святого Писания. Проповедь его продолжалась от двадцати минут до получаса. Как правило, он обращался к простым людям с банальными рассуждениями, обладая редкой способностью подробно объяснять то, что и так понимал самый тупоумный из его прихожан.

Но, поверхностно познакомившись с рассуждениями сведущих людей, мистер Джексон вообразил, что и сам стал мыслителем, поэтому в подобающих случаях набрасывался с кафедры на сорняки ереси и разъяснял аудитории, состоящей из мужланов и маленьких детей, сложности Афанасиева символа веры[20]. Лучше всего ему удавалось изливать презрение на атеистов, католиков, сектантов и людей науки. Теория эволюции вызывала у него крайнюю степень негодования, и он расставлял, как кегли, идеи величайших философов столетия, чтобы потом победоносно обрушить их силой своего бесстрашного интеллекта. Его прихожане, неподвластные дурному влиянию, истово верили и оставались ревностными членами англиканской церкви.

Но эту конкретную проповедь викарий после долгих раздумий решил посвятить более насущной проблеме. Он начал зачитывать текст. Миссис Джексон, зная, что грядет, встретилась взглядом с викарием и многозначительно посмотрела на Джеймса. Удар, конечно же, предназначался ему. Речь предполагалось вести о его гордости и высокомерии и дурном пути. Джеймс понятия не имел об этих недостатках, поэтому не сразу понял, о чем проповедь, но викарий Литл-Примптона, стремясь честно выполнить свой долг, принял все необходимые меры для того, чтобы послание дошло до адресата. Расставил все точки над i со скрупулезной точностью сплетника, рассказывающего гадкую историю о человеке, имя которого из милосердия не называет, но хочет, чтобы все его узнали.

Полковник Парсонс вздрогнул, когда внезапно до него дошел смысл проповеди, а потом от стыда склонил голову. Его жена смотрела вперед, а на ее бледных щеках вспыхнули пятна румянца. Мэри, сидевшая на соседней скамье, боялась шевельнуться и дышать. Сердце ее сжалось от ужаса, ей казалось, что сейчас она лишится чувств.

– Как он страдает! – прошептала она.