Герой

Давид взял в руки шприц. Он долго смотрел на «смертельную дозу». Затем нажал на поршень и медленно выжал половину содержимого. Раствор взметнулся струйкой вверх и упал на пол, образовав маленькое влажное пятно.

Давид вставил иглу в «колодец» в области локтевого сгиба и ввёл оставшееся содержимое, не сумев оборвать своё существование… испугался… наверное…

Он не почувствовал кайфа. Прихода от героина никогда особого не было. Слабее стала боль в суставах, и слегка прояснилось в голове, словно рассеялся лёгкий туман, туман ноющей физической боли. Но на душе стало тяжелее, почему-то. От того, наверное, что он оставил себе последнюю попытку.

Досада разрывала сердце.

Не понимал ещё зачем, как и что он будет делать. Куда перво-наперво пойдёт, но точно решил — не за дозой. Он прошёлся в оранжевом рассвете, льющемся из окон, по квартире. Разорвал, валявшийся на кровати грязный пододеяльник на несколько частей, воспользовавшись для этого всё тем же китайским кухонным ножом.

Скрутив полоски ткани в верёвки, он медленно, тщательно туго, привязал свои ноги к батарее. На несколько узлов другой верёвки, он привязал, как мог, к трубе одну руку, левую. Правую сунул между трубой и стеной в узкую щель, так что локоть оказался вверху, а рука упиралась в трубу средней третью предплечья.

Внешне Давид был спокоен, морщинки сосредоточенности на лбу, и только. Он делал всё размеренно, без суеты, но со знанием дела, словно не в первый раз. Потом, не раздумывая ни секунды, он резко подался вниз всем телом, словно сам поставил себе подножку.

Раздался хруст ломаемой руки. Дикая пронизывающая боль. Перед тем как потерять сознание, он увидел, как сломленная кость прорвала его кожу и хлынула кровь. Ещё он подумал, что только так он вынесет ломку, что бы не бежать за порошком, и только так он сможет остаться в живых…

Он очнулся в реанимации. Рядом, на высоких койках лежали люди. Справа старушка. Неподвижная, словно кожаная кукла. Во рту у неё была трубка, к которой подсоединялся белый гофрированный шланг. Через него, в безжизненное тело аппарат качал воздух. Меха шипели, словно старый астматик…

Слева, пожилой, тучный мужчина читал газету.

Справа царила смерть. Слева жизнь.

Давид ощутил свою наготу, прикрытую простынёй.

Где-то вверху пищал аппарат, отражая размеренное биение сердца. Превращал жизнь, пронося через электрические провода в монотонные позывные: точка-тире, точка-тире, точка-тире.

За столом в углу зала сидела молоденькая медсестра, навсегда поглощённая заполнением кроссворда.

— Пить, — прошептал Давид.

Его не услышали.

— Пить, — прохрипел он громче.

Медсестра вздрогнула, встала из-за стола, отложив ручку, и подошла к постели.

Аккуратно прибранные под чепчик волосы, тонкие губы и необычный, чуть вздёрнутый, маленький, но красивый носик — краше не было девушки в медицине со времён Гиппократа и Галена.

Сестра внимательно посмотрела на него. В её глазах Давид увидел растерянность. Увидел, и сам растерялся.

— Сейчас подойдёт… Я позову врача, — проговорила медсестра и вышла быстрым шагом из реанимационного зала.

Давид смущаясь, разглядывал её хрупкую фигуру.

Подошёл доктор.

— Ну, что, Давид, пришёл в себя?

— Сколько времени я здесь? — спросил Давид.

— Долго, уже две недели.

Давид попробовал пошевелиться, но ни ноги, ни руки не слушались. В правой руке было ощущение тупой саднящей боли.

— Лежи спокойно, — похлопал его врач по плечу, по отечески как-то, похлопал. — У тебя была сломана правая рука.

— Да. Что-то такое я помню, — Давид ждал, что скажут дальше.

— Ещё у тебя ноги были стянуты очень сильно.

— И что?

— Нарушилась трофика, питание тканей, понимаешь?

— И?

Давид боялся заглянуть под простыню.

— Правую стопу тебе спасли, а левую пришлось ампутировать. Теперь у тебя другая жизнь. Так-то, брат. Ну, ничего, надо привыкать.

Из-за плеча доктора выглядывала медсестра. Давиду показалось, что так жалостливо она на него смотрит, что слёзы подступили к горлу.

За что ты меня жалеешь, девчоночка? Не за что меня жалеть, хорошая, порадуйся за меня, глупая, думал он.

Процесс восстановления, перевод в другие отделения, подбор протеза, заново обучение ходьбе — так провёл Давид ещё полтора года своей жизни.

Правая рука могла держать ложку, писать, правда, коряво, но понятно.

Придя, домой, Давид увидел постаревшую мать. Он видел её и раньше, когда она путешествовала за ним по больницам. Но здесь, дома, в отремонтированной квартире, он столкнулся воочию с её старостью.

Он провёл рукой по новым обоям. За столом ел не спеша. Всё больше молчал. Молчала и мать.

— Как ты сейчас, мам, — спрашивал он молчанием.

— Да ничего, сынок. Работаю. Бросила пить. Жизнь налаживается, — молча отвечала она ему.

Он кивнул головой.

— Да, налаживается.

Через три года вышла в свет его первая книга. Не о наркотиках, и не о бандитах — о любви.

Она не стала бестселлером. Да разве в этом дело? Самое главное, что жизнь продолжается.

Можно дальше думать, писать, любить.

Давид придумал себе псевдоним — Осип Стов. Отыскал в себе костяк, скелет и основу.

Он написал ещё одну, а потом ещё.

Увлёкся.

Нашёл себя.