Герои

— Не знаю. — Отмель сидел, запеленавшись в серое одеяло, торчала лишь смеющаяся голова — её будто отрубило от тела. — Самая большая гора самой отборной удачи тоже может сработать.

Кальдер, в гнетущем молчании, отвернулся от них, давя угрюмую мину на поля к югу. У него было предчувствие, что они говорят правду.

Перекопали не только их кусок земли. Значит, ночью умерло ещё несколько раненых. Под дождём виднелись небольшие разрозненные кучки людей, согбенных скорбью, или, скорее всего, жалостью к себе, что внешне выглядит примерно также, и тоже вполне подходит для похорон. Доносились пустые скороговорки вождей, выдержанные в том же самом жалостливом тоне. Одним из них был Полноги. Он стоял не далее, чем в двадцати шагах, над могилой кого-то из названных Доу, и нежно посматривал на неё мокрыми глазами. Самого Доу, будь уверен, не видать. Мокрые глаза как-то не в его духе.

Тем временем, дневные дела начинались обыденно, как будто погребальные отряды сами были невидимками-призраками. Люди ворчали, выползая из сырых постелей, проклинали мокрую одежду, протирали мокрые доспехи и оружие, искали еду, отливали, чесались, высасывали со вчерашних бутылок последние капли, мерились отнятыми у Союза трофеями, ржали над всякими шутками. Чересчур громко ржали — ведь все знали, что сегодня им выпадет много поганой работы, и надо захватить с собой смех туда, где им предстоит оказаться.

Утроба глянул на своих — все опустили головы. Все кроме Виррана, который выгнулся назад, сложив руки, приобнял Отца Мечей и подставил язык трепету дождя. Утроба немножко разозлился на него и немножко ему позавидовал. Хотелось бы и ему прослыть психом и не быть обязанным волочить пустую тягомотину. Но есть правильный способ делать дела, и ему от него не отвертеться.

— Что делает человека героем? — спросил он сырой воздух. — Великие подвиги? Грозное имя? Громкие песни и громкая слава? Нет. Моё мнение — это стоять за свою команду. — Вирран прохрюкал согласие и снова высунул язык. — Брак-и-Даин, пятнадцать лет назад сойдя с холмов, четырнадцать из них воевал вместе со мной и всегда сперва думал о своей команде, а потом о себе. Не счесть сколько раз здоровенный детина спасал мне жизнь. Всегда находил доброе слово, всегда весёлое. Кажись, он даже Йона насмешил один раз.

— Два, — произнёс Йон с ещё более жёстким, чем обычно, лицом. Ещё чуточку жёстче и он смог бы отшибать им куски Героев.

— Он никогда не жаловался. Разве только что не хватало еды. — Тут у Утробы поехал голос, и он издал какой-то запыханный писк. Охрененно глупый звук для вождя, особенно в такой момент. Он прочистил глотку и загремел снова. — Браку всегда не хватало еды. Он умер… мирно. И, по-моему, был бы этим доволен, хоть и любил добрую схватку. Умереть во сне гораздо лучше, чем умереть от стали в кишках, что б там не пелось в песнях.

— Песни идут на хуй, — произнесла Чудесная.

— Айе. На хуй. Мне и в самом деле неведомо, кто здесь похоронен. Но будь это сам Скарлинг, он должен гордиться честью, делить землю с Брак-и-Даином. — Утроба оскалился. — А иначе — идёт он тоже на хуй. Возвращайся в грязь, Брак. — Он преклонил колено, не слишком-то и притворяясь, что ему больно, ибо коленная чашечка, по ощущениям, вот-вот вылетит. Зачерпнул полной горстью сырой чернозём и вытряс его поверх всего остального.

— Возвращайся в грязь, — прошептал Йон.

— Возвращайся в грязь, — вторила эхом Чудесная.

— Глядя на светлую сторону, — произнёс Вирран, — замечу, все мы туда и идём, каждый своею дорогой. Разве нет? — Он огляделся, видимо рассчитывая, что поднимет им настроение, а когда этого не случилось, пожал плечами и отвернулся.

— Старина Брак готов. — Скорри присел на корточки у могилы, положив руку на влажную почву, и нахохлил бровь, будто размышляя над трудной загадкой. — Не верится. Однако, хорошая речь, вождь.

— Понравилась? — Утроба сморщился, поднимаясь и отряхивая с рук землю. — Не знаю, сколько таких речей я ещё выдержу.

— Айе, — прошептал Скорри.

— Видать, такие вот настали времена.

Вступительные замечания

— Подъём.

Ручей сердито отпихнул его ногу. Он в любом случае не обрадовался бы тычку сапогом под рёбра, а уж особенно не от Терпилы, и особенно не тогда, когда ему казалось, что он только что уснул. Он долго лежал без сна во тьме, вспоминая, как Коль Трясучка колет ножом того мужика, и ворочался под одеялом. Не в силах спокойно улечься. Из-за неудобного одеяла, или от мысли, как тычет тот крошечный ножик. — Чего?

— Союзные близко, вот чего.

Ручей откинул одеяло и метнулся через коряво обшитую досками комнату, пригибаясь под низкой балкой. Сон и злость позабылись сразу. Он пинком захлопнул скрипнувшую дверцу большого посудного шкафа, оттолкнул с дороги Брейта со Стоддером и уставился в одно из узких оконец.