Герои

— Не собираюсь, старик. Шама Бессердечный — мой отец. А вот его меч. — И Ручей с шорохом металла вытащил его и поставил острием на стол, от тяжести в руке сердце вновь воспряло. Однорукий оглядел его со всех сторон — золотое мерцание заката в зеркальном блеске доброй стали. — Да уж, вот так поворот. Будем надеяться, ты выкован из того же железа что и твой батька.

— Из того.

— Полагаю, увидим. Вот твоя первая получка, парень. — И он вложил в ладонь Ручья крошечную серебряную монетку и снова взялся за перо. — Следующий.

Вот так и вышло, на меч сменил он дышло. Вступил в войско Коля Долгорукого и готов воевать с Союзом за Чёрного Доу. Ручей вложил оружие в ножны и хмуро стоял под усиливающимся дождём, в сгущающейся тьме. Девушка с рыжими, ставшими от мороси коричневыми, волосами, разливала грог тем, кто отдал свои имена и Ручей взял свою обжигающую порцию, и опрокинул в желудок. Отставил чашу, следя как Терпила, и Колвинг, и Стоддер дают ответы, — с мыслью о том, что мнение этих баранов не стоит и ссаного дерьма. Он завоюет себе имя. Он им покажет, кто тут трус.

А кто — герой.

Долгорукий

— Да это ж муж моей дочурки! — выкрикнул Долгорукий, на его щербатой усмешке играл отблеск костра. — Не крадись на цыпочках, парень.

— Грязно тут, — ответил Кальдер.

— А тебе лишь бы сапоги не запачкать.

— Стирийская кожа, заказывал в Талинсе. — И он водрузил сапог на камень у костра, дабы получше рассмотрели старые названые Долгорукого.

— Заказывать сапоги за морем, — громыхнул Долгорукий, как если бы горевал о потере всех остатков добра на свете. — Клянусь мёртвыми. Как такая умная дева, как моя дочь запала на такую скорняжную болванку?

— Как колоде мясника, удалось стать отцом такой красавицы, как моя жена?

Долгорукий ухмыльнулся, а вместе с ним и его люди, потрескивающее пламя очерчивало каждый изгиб и складку на их обветренных лицах:

— Для меня тоже вечная загадка. Хоть и не такая, как для тебя. Знавал я её мать. — Пара тех, кто постарше, хрюкнула, в их глазах появилась мечтательная отстранённость. — Да и сам был полон красоты, пока оплеухи судьбы не истрепали мою внешность. — Те самые, постарше, хихикнули. Стариковские шутки, всё о том, как здорово было раньше.

— Оплеухи, — повторил один, качая головой.

— Можно перекинуться словечком? — попросил Кальдер.

— Всё что угодно для моего сына. Ребята. — Приближённые Долгорукого встали, иные с заметным усилием, и ворча побрели в темноту. Кальдер выбрал местечко у огня и присел на корточки, протянув руки к костру.

— Трубку хочешь? — предложил Долгорукий, из чашечки завивался дымок.

— Не, спасибо. — Кальдер должен сохранять ясную голову, даже в кругу вроде бы друзей. Все эти дни он пробирается обалдеть какой узкой тропой, и нельзя позволить себе на ней вихлять. С обеих сторон ждёт долгое падение и ничего мягкого на дне.

Долгорукий затянулся сам, выпустил пару бурых колечек и следил, как те уплывают.

— Как моя дочь?

— Лучшая женщина в мире. — И ему вовсе не пришлось лгать.

— Ты всегда знаешь, что сказать, да, Кальдер? Спорить не стану. А мой внук?

— Покамест маловат — в ближайшее время против Союза не выйдет. Но он набухает. Можно пощупать, как лягается.

— Не могу поверить. — Долгорукий всмотрелся в пламя и медленно покачал головой, скребя ногтями белую щетину. — Я — дедушка. Ха! Кажись, ещё вчера сам был дитёнком. Ещё с утра у мамки в животе лягалась Сефф. Всё ускользает так быстро. Ускользает — не заметишь. Что твои листья на воде. Береги мгновения, сынок, мой тебе совет. Они и есть жизнь. Береги то, что происходит сейчас, покуда ты ждёшь чего-нить ещё. Говорят, Чёрный Доу хочет, чтобы ты умер.

Кальдер попытался не выпустить наружу своё потрясение переменой темы разговора, и потерпел неудачу.

— Кто говорит?

— Чёрный Доу.

Сюрприз не велик, но слышать это вот так, напрямик, не способствовало укреплению измочаленного духа Кальдера. — Тогда, пожалуй, правда.

— Думаю, он зазвал тебя обратно, чтобы найти простой способ тебя убить, либо чтобы способ нашёл кто-нибудь другой, взыскующий его милости. Думаю, он думает, ты начнёшь плести заговор и поднимешь против него людей, и попробуешь отнять его трон. Затем, мол, он об этом узнает, и честь по чести тебя повесит, и никто особо не сможет возразить.

— Он думает, раз вручил мне нож, то я зарежусь сам.

— Что-то вроде того.

— Может мои пальцы ловчее, чем он считает.

— Надеюсь так и есть. Всё о чём я — если ты планируешь интригу-другую, будь готов, что он уже готов, и ждёт от тебя неверного шага. Повода не долго мучаясь велеть Колю Трясучке смазать секиру твоими мозгами.

— Кое-кого такой исход расстроит.

— Верно, и пол-Севера расстраивает то, как дела идут сейчас. Чересчур много войн. Чересчур большие налоги. В наших краях война — родной обычай, что есть то есть, но вот налоги никогда не привлекали людей. В такое время Доу нужно заботиться о настроениях в народе, и он об этом знает. Но надо быть дураком, чтобы чересчур уповать на терпение Чёрного Доу. Он не тот человек, чтобы осторожничать.

— Но я, возможно, тот?