Герои битвы за Крым

Но родная 35-я батарея не отпустила. Менее чем за год до войны, в сентябре 1940 г., старший лейтенант Лещенко, окончивший к тому моменту годичные курсы усовершенствования командного состава ВМФ, стал ее командиром. «Вступая в командование 35-й батареей, мне не пришлось тратить время на ознакомление с организацией боевой и повседневной службы, не пришлось изучать технику и боевые свойства батареи, — писал наш герой. — Все это я знал и, нужно прямо сказать, знал основательно»^{431}.

Слова не расходились с делами. По итогам года 35-я ББ была признана на флоте лучшей и завоевала переходящий приз командующего вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.

Война началась

На 29 июня 1941 г. штабом флота была запланирована комплексная стрельба с 30-й батареей «Совместный бой двух крупнокалиберных батарей с главными силами противника». Но надо ли говорить, что когда наступило 22 июня, моряки флота стали руководствоваться уже не программами боевой учебы и экзаменовал их не старший начальник, а противник?

В последнюю мирную ночь 35-я ББ была дежурным средством боевого обеспечения береговой обороны флота. Оперативное дежурство требовало от личного состава батареи находиться на боевых постах или в жилых кубриках, под «массивом». Сам Лещенко тоже был на батарее, не поддаваясь желанию после только что завершившегося двухнедельного учения флота дать хоть какую-то передышку и себе, и подчиненным. Более того, для проверки несения боевой службы личным составом в 23.00 он объявил по батарее сигнал «Боевая тревога». Личный состав уложился в положенное время, все боевые средства оказались готовы к немедленному действию. Потом около получаса Лещенко посидел возле боевой рубки, наслаждаясь южной ночью и доносившимся шумом прибоя. Даже не думалось, что тишину могут взорвать выстрелы и взрывы. И даже когда все же прилегшего отдохнуть комбата разбудил звук колоколов громкого боя и звонок телефона, в трубке которого он услышал от своего помощника капитана Никулынина всего два слова: «Сигнал развертывания», мысли о том, что это настоящая боевая тревога, а не учебная, по признанию Лещенко, не было.

Сигнал для батареи означал: перейти на повышенную боевую готовность, расконсервировать и выдать всему личному составу штатное оружие и противогазы, расставить людей по штатам военного времени. Что ж, подумалось комбату, учения продолжаются. А буквально через час-полтора, став свидетелем бомбежки «неизвестными» самолетами главной базы и поняв, что это — не учения, он, как и его подчиненные, терялся в догадках, чья это была авиация. «Разные мысли проносились в голове, некоторые [военнослужащие] высказывали свои предположения, но о том, что напала фашистская Германия, у меня и мысли не было, ведь недавно был заключен договор о дружбе и о ненападении между Советским правительством и правительством Германии»^{432} — такое признание дорогого стоит. Наш герой не стал приписывать себе задним числом какую-то сверхъестественную прозорливость, написал откровенно. И это признание, пожалуй, лучше всего демонстрирует противоречивость политических установок кануна войны. Если война, то кто же напал? Как вспоминал Лещенко, неотвязно крутилась одна мысль — турки, румыны, англичане? О возможности вероломного нападения Германии даже не думалось, настолько цепкими были пропагандистские клише. Напомним хотя бы печально известное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г., в котором слухи о «близости войны между СССР и Германией» выдавались за происки английской пропаганды.

Все недоуменные вопросы батарейцев сняло выступление по радио В. М. Молотова в полдень наступившего 22 июня. Ни штаб флота, ни командование береговой обороны до этого никакой информации частям и кораблям не давали. Они и сами не были сориентированы из Москвы, в результате в течение целых восьми часов весь флот пребывал в состоянии тревожного ожидания.