– Не думаю, – покачал головой кардинал Мальоне. – Исходя из того, что мы знаем о пришельцах (а знаем мы немало), превыше всего они ценят именно честность. Честность – их альфа и омега, я бы даже сказал, их религия, на слово пришельца можно положиться точно так же, как и на каменную стену. Если они написали в своем послании, что это будет третья Империя в цепи ей подобных, значит, так оно и есть. Должен заметить, что только русским, привыкшим жить вместе с разными дикарями, могло прийти в голову не истреблять инопланетных чудовищ (ибо они есть мерзость в глазах нашего Господа), а попытаться их приручить, чтобы получить от них пользу…
– Наша святая матерь церковь в опасности, монсеньор Мальоне, – перебирая четки, нараспев произнес Пий Двенадцатый, – мы не успели оглянуться, а уже совсем рядом на ураганном ветру необратимых перемен трепещут алые знамена мировой коммунистической Империи… Даже тирания Наполеона несла нашей Святой Матери Церкви меньше угроз, ибо тот, в отличие от русских большевиков, не требовал радикально изменить общественные отношения между людьми, а также не настаивал на признании чудовищ, искусственно созданных неким Древним, равными венцу божественного творения – человеку.
– Ваше Святейшество, – с твердостью произнес Государственный секретарь Ватикана, – если вы позволите, то, чтобы вы могли взвесить все «про» и «контра», я сейчас немного побуду адвокатом Империи…
– Это будет весьма полезно, монсеньор Мальоне, – кивнул Папа, – итак, я вас слушаю…
Со стороны могло показаться, что, произнеся эти слова, Папа Пий погрузился в мысленную молитву, но кардинал знал, что его собеседник слушает со всем возможным вниманием. Глава Римской Католической Церкви отличался острым умом и отличной памятью. И, несмотря на его внешнюю бесстрастность, Государственный секретарь Ватикана был уверен, что каждый аргумент будет взвешен, рассмотрен со всех сторон и учтен при принятии окончательного и непогрешимого решения, которое либо спасет Римскую Католическую Церковь, либо окончательно ее похоронит.
– С прибытием корабля Империи мир изменился необратимо, – сказал кардинал Мальоне. – Будучи одной крови с русскими большевиками, его команда, включающая ручных чудовищ, объединилась с ними в ужасающий союз, цель которого – распространить свою власть на всю планету. Это с одной стороны. Но при этом известно, что где-то в Галактике существует цивилизация диких чудовищ-эйджел, обуреваемых чувством расового превосходства по отношению к обычным людям. Эта цивилизация состоит из отдельных семей-кланов, никем не управляемых, ни во что не верящих и подчиняющихся не столько заветам того самого Древнего, сколько собственной алчности.
По лицу Папы пробежала тень – словно своим мысленным взором он увидел легионы грозных исчадий, несущих человечеству неисчислимые беды. Медленно и тихо он произнес:
– Меня тревожит то, что нам предстоит сделать выбор из двух зол… Люди, считающие себя вправе приручать чудовищ, и сами чудовища в своем исходном диком состоянии, опасные для всего рода человеческого. Нет большей мерзости, чем вмешаться в акт божественного творения, и плоды этого вмешательства отвратительны и богопротивны. И еще надо проверить, не является ли тот Древний, о котором регент империи пишет в своем послании, еще одним именем Сатаны.
– А русские сказали бы, что Господь одинаково любит всех своих детей: и законных и внебрачных, – парировал кардинал. – Наша святая матерь-церковь уже сделала одну ошибку, когда осудила Галилея, Джордано Бруно и Коперника за то, что те посмели противоречить общепринятым на тот момент взглядам на устройство Мироздания. Сейчас подобные взгляды являются всеми признанной истиной, и нашей Святой Матери Церкви еще придется извиняться за былые скоропостижные и необдуманные решения. С моей точки зрения, такие ошибки возникают из-за неверия в могущество Всевышнего, способного играть партию с дьяволом на множестве досок сразу. А тут еще выясняется, что таких слоев-реальностей, включающих в себя множественные миры-планеты, тоже явно больше чем одна…
– Остановитесь, монсеньор Мальоне! – хрипло каркнул Папа, – вы на пороге ереси!
Это эмоциональное восклицание грозным эхом заметалось под сводами папского кабинета, однако не возымело должного действия на собеседника Пия Двенадцатого.