Герой конца века

Самому производить расчеты с недавно близкой ему женщиной он считал положительно невозможным, – это претило его чувству идеалиста.

– Пусть все это устроит третье лицо – поверенный, – решил он и поехал к Бильбасову.

Тот охотно взял на себя это поручение.

– Я ничего не имею против беседы с красивою женщиной, я знаю, что у вас есть вкус, – улыбаясь, сказал он Савину. – Но только едва ли что-нибудь из этого выйдет…

– То есть как, едва ли выйдет?.. Она вам передаст деньги… Больше мне ничего и не надо.

– Чего же больше желать… – расхохотался адвокат. – Только вот в этом-то я сильно сомневаюсь.

– В чем это?

– Да в том, чтобы она отдала деньги.

– Что вы, это не такая женщина.

– Все женщины, батенька, одинаковы. И от того, что попадает в их цепкие ручки… наш ли брат… драгоценности ли, деньги ли, они не очень-то любят отказываться и возвращать.

– Однако от меня она отказалась… – с деланным смехом заметил Николай Герасимович.

– Взяв выкуп в довольно кругленькой сумме.

– У вас ужасный взгляд на людей… и особенно на женщин, я знаю его и потому спокоен… Я знаю и Му… Маргариту Николаевну, – поправился Савин. – На этот раз вы ошибаетесь…

– Увидим, – усмехнулся Бильбасов. – Ждать недолго, я заеду к ней сегодня же.

– А вечером завернете ко мне.

– Хорошо…

На этом поверенный и доверитель расстались. Аккуратный делец в тот же вечер был у Савина в номере «Славянского Базара».

– Видели? – встретил его Николай Герасимович.

– Видел… – с ударением произнес адвокат, опускаясь в кресло у преддиванного стола.

– Что же?

– Обворожительна, прелестна и умна…

– Я говорил вам.

– Умна, потому что приняла меня строго и в конце концов чуть-чуть не выгнала.

– То есть, как чуть-чуть не выгнала? – упавшим голосом произнес Савин.

– Но я не обиделся… Она умна и прелестна… Я доволен беседой с ней… Приятно хоть поглядеть и поговорить. Когда эти хорошенькие женщины сердятся, они делаются, по-моему, еще лучше… Я обыкновенно их нарочно сержу.

– Вы все шутите, в чем же дело?

– А в том, милейший Николай Герасимович, что вам придется в ваш расход вписать восемьдесят пять тысяч, а на приход – свободу… Мне кажется, вы не в убытке… – улыбнулся Бильбасов.

– Она отказалась отдать деньги? – с тревогой в голосе воскликнул Савин.

– А вы как думали… Она была бы величайшей дурой, если бы отказалась добровольно от такого капитала.

– Но это не честно!

– Это проступок – самоуправство… Но в данном случае даже ненаказуемый, по закону она права… Это нравственное самоуправство… Она считает, что деньги принадлежат ей по праву… Это – гонорар… – продолжал смеяться адвокат, не замечая, что Николай Герасимович был бледен, как полотно.

– Расскажите все по порядку, – почти простонал он.

– Но что с вами? – обратил наконец на состояние Савина свое внимание Бильбасов. – На вас лица нет… Неужели вам так жалко этих денег?

– Не то, не то… – замахал руками Николай Герасимович. – Мне жалко мое растраченное чувство на… продажную женщину.

– Гм… продажная… Ну, знаете, это все зависит от цены, почти сто тысяч… это уж не продажность… Впрочем, вы идеалист.

– Не надо об этом… – взмолился Савин, – расскажите, что же она говорила вам?

– Барынька приняла меня очень строго… Когда же я ей объяснил дело, по которому приехал, строгость ее еще более увеличилась… «Я не понимаю, – сказала она, – и крайне удивлена, по какому праву господин Савин требует от меня деньги за проданное мной княгине Оболенской мое имение…» Слово «мое» она сильно подчеркнула. «Руднево, – продолжала она, – продал господин Савин мне по купчей крепости и потому его требование о возврате принадлежащих будто бы ему денег мне кажется просто странным».

Бильбасов остановился.

– Вот как… – уронил Николай Герасимович.

– Кроме того, она меня просила вас предупредить, что если вы ее будете беспокоить и требовать эти деньги, то она будет вынуждена обратиться за защитой к высшей администрации и что господин де Грене ей в этом поможет… Вот и все.

– Вы действительно правы, она такая же, как все! – воскликнул Савин.

Как в тумане сделал Николай Герасимович на другой день в Москве последние распоряжения по имениям и по переводу сумм на заграничных банкиров и с вечерним поездом уехал за границу.

Тяжесть головы не проходила.

Он не помнил, как он доехал до Вены, и очнулся лишь после четырехмесячного пребывания в этом городе, в психиатрической лечебнице.

Сильная натура Савина восторжествовала над болезнью – он стал поправляться и вскоре вышел из лечебницы.

Лечившие его доктора посоветовали для окончательного поправления здоровья ехать на юг.

Следуя их советам, он отправился в Ниццу.

На дворе стоял январь 1885 года.

С Савиным был неразлучно его верный Петр, ходивший за ним, как нянька, во все время его болезни, и теперь, хотя опасность миновала, ему еще часто приходилось утешать и уговаривать своего барина.

Сердце Николая Герасимовича все еще болело, нервы были страшно расстроены, и глубокая рана, нанесенная любимой женщиной, не заживала.

При этом он узнал, что и она несчастна.