Герои Ленинградского Неба

Теперь лететь можно только прямо. А кольцо огня все сужается. Зенитчики уже пристрелялись. Разрывы снарядов совсем рядом, и осколки то и дело барабанят по фюзеляжу и крыльям, а взрывные волны беспорядочно встряхивают самолет, как спичечную коробку. Но мы пока все живы и здоровы. И самолет — тоже...

«Продержаться хотя бы еще минуты три-четыре,— думаю я,— и мы бы закончили фотографирование. Черта с два продержишься,— в тот же миг говорю себе,— вон какую дыру выбило на правой плоскости».

Осколки стучат по самолету словно камни, падающие в тачку. На белом фоне облаков черная корона разрывов вырисовывается еще более четко. Очень хочется отвернуть от нее в сторону или нырнуть вниз, но штурман невозмутим, а его жесткая команда требовательна :

— Курс держать! Держать, Саша! Влево три градуса. Так. Теперь хорошо.

«Что-то очень долго он фотографирует»,— думаю я и спрашиваю Володю:

— У тебя часы не остановились?

— Курс держать! — вновь раздается его резкая команда.

В это время раздался оглушительный треск разрыва, и самолет осветила огненная вспышка. Первое впечатление, что самолет разбит. Прислушиваюсь. Моторы гудят ровно. Проверяю рули управления. Все в порядке. Осматриваюсь. Левой мотогондолы нет — отбило. По плоскости хлещет смесь воды, масла и бензина, но самолет пока не горит.

— Шалимов, Рязанов! Целы? — спрашиваю штурмана и стрелка.

— Все в порядке, командир,— отвечает стрелок.

— Аппаратуру выключил,— сообщает Шалимов.—-Теперь маневрируй.

Пока он заканчивал эту фразу, самолет с переворота уже камнем падал к земле: надо было поскорее оторваться от этого огненного ада.

Все мы были живы. Почти по самым макушкам деревьев, по лощинам и над болотами наша израненная «пешка» несла нас домой.

И вот мы садимся на своем аэродроме. Как садимся — другой вопрос. Колеса оказались пробитыми. Самолет сделал короткий пробег и с ходу стал на нос. К счастью, все закончилось благополучно, а главное — мы выполнили очень важное и ответственное боевое задание.

Результатов нашего полета с нетерпением ждал командующий фронтом.

Уже на земле при осмотре самолета в нем было обнаружено свыше 60 пробоин. Одну «пробоину» нашли в комбинезоне Шалимова — осколок вырвал большой кусок ткани. Мелкими осколками разбитого стекла кабины мне побило лицо. Рязанов был цел и невредим. Все эти царапины — ничто по сравнению с тем, что мы сделали.

Фотоснимки, которые мы привезли, подтвердила наличие новой линии железобетонных укреплений и помогли командованию фронта своевременно перестроить план наступательной операции на Карельском перешейке.

За выполнение этой важной боевой задачи и за другие успешные боевые вылеты мне и Владимиру Шалимову было присвоено звание Героя Советского Союза.

При общей оценке результатов боевой работы Шалимова оказалось, что он сфотографировал на Ленинградском фронте и в Прибалтике площадь, превышающую территорию таких европейских стран, как Австрия или Португалия. Им произведено 226 успешных боевых вылетов, во время которых он участвовал в 20 воздушных боях с истребителями противника, сбил два Ме-109 лично и четыре — вместе с истребителями прикрытия.

Так защищал город Ленина донецкий комсомолец и ленинградский коммунист Владимир Федорович Шалимов.

Отгремели военные бури, но не закончилась служба выдающегося воздушного разведчика. Окончив военно-воздушную академию, он свыше 15 лет руководил штабом одной из авиационных частей, передавая накопленный боевой опыт молодым летчикам и штурманам. В мирные годы Владимир Федорович Шалимов вел большую работу по подготовке молодых летчиков-штурманов. Ему было присвоено звание генерал-майор авиации.

Сейчас он живет в Москве и продолжает служить в Военно-Воздушных Силах страны, отдавая всего себя их постоянному укреплению.

А. ЖУРАВЛЕВ ЛИДЕР НЕОТРАЗИМЫХ АТАК

Михаил Дмитриевич Никишин широкоплеч, приземист. Лицо выразительное: белесые брови вразлет, под ними серые глаза блестят добрым огоньком, плотно сжатые губы и широкий подбородок свидетельствуют о характере волевом, а посеребренные сединой волосы — о том, что в жизни ему досталось всего — и радостного и горького.

Вспоминая о пережитом, он хмурит брови:

— Судьба бросала меня от края и до края нашей