Герои Смуты

Подтверждая свою присягу королевичу Владиславу, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой тем не менее пришел в конце Великого поста под Москву и соединился под Николо-Угрешским монастырем с отрядами земского ополчения. Дальнейшая история ополчения во главе с Прокофием Ляпуновым хорошо известна: князь Трубецкой становится одним из «бояр Московского государства», его имя официально писалось первым в документах среди других подмосковных «триумвиров». Однако на самом деле главная власть в ополчении принадлежала не ему, а другим воеводам. Помимо военных задач, где голос Трубецкого должен был всё же учитываться, в ополчении принялись за организацию новой власти. И здесь возникло соперничество дворян и казаков, персонализированное в именах двух других «бояр Московского государства» — Ляпунова и Заруцкого. Оба они, в отличие от князя Дмитрия Тимофеевича, который и в подмосковных полках земского ополчения был поначалу не слишком заметен, взяли в свои руки дела управления: принимали челобитчиков, выдавали грамоты (за печатью Прокофия Ляпунова), собирали денежные доходы и припасы на войско. Возможно, всё опять-таки объяснялось молодым возрастом князя Трубецкого, которому в то время едва исполнилось двадцать лет. По своему жизненному опыту и авторитету у «земли» он, безусловно, уступал двум другим выборным воеводам; его одного вряд ли кто-то стал бы слушать, кроме разве что тех, кто помнил времена существования калужского двора Лжедмитрия II.

Всё изменилось со смертью Прокофия Ляпунова, обстоятельства которой выдвинули на авансцену русской истории именно князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого. Хотя даже в этот момент он ничем особенным себя еще не проявляет. Иначе у современников не сложилось бы впечатление, что земское войско из-под Москвы почти всё разбежалось и повсюду хозяйничали одни лишь казаки Ивана Заруцкого. Впрочем, говорилось об этом в пылу активной политической борьбы. В грамотах, рассылавшихся из следующего, нижегородского ополчения Минина и Пожарского, писали о разъезде дворян из Первого ополчения как о следствии действий казаков, убивших Прокофия Ляпунова: «Столники же и стряпчие, и дворяне, и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, ис-под Москвы розъехолися по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным християном быти в совете и соединение, и выбрати государя всею землею» [241]. Тем самым в Нижнем Новгороде стремились объяснить, какими путями многие из сторонников Первого ополчения после службы под Москвой оказались под знаменами нового земского движения.

У королевского же войска, окруженного в столице Московского государства, напротив, создалось впечатление, что после гибели Ляпунова, вопреки их ожиданиям, воеводы подмосковных полков только сплотились: «Уничтожив таким образом Ляпунова, мы надеялись, что москвитяне будут вести себя тише. Но они между собой помирились и вместо Ляпунова выбрали себе старшим князя Трубецкого» [242]. Оценка, содержащаяся в «Истории Московской войны» Николая Мархоцкого, явно противоречит описаниям подмосковной катастрофы в русских летописях.

Здесь надо вспомнить, что еще в конце июня — начале июля 1611 года подмосковные полки смогли решить важную военную задачу, окружив весь Белый город. Об этом писал архиепископ Арсений Елассонский: «Прокопий со многим войском взял все большое укрепление кругом, и большие западные башни, и всех немцев, одних взял живыми, а других убил; и заключил всех поляков внутри двух укреплений; и воевали старательно день и ночь, русские извне, а поляки изнутри» [243]. «Большие западные башни» из этого известия можно отождествить с Никитскими, Арбатскими, Чертольскими и Всехсвятскими воротами, осаду которых ополчение не смогло начать сразу после прихода под Москву. Подтверждение этих известий находим также в упоминавшейся выше «Челобитной Вельяминовых», где сыновья воеводы Мирона Андреевича перечисляли самые значимые события, в которых их отец участвовал под Москвой: «И как, государь, на Никитских воротах поймали немцев, а на Орбацкой и на Олексеевской башне поймали польских и немецких людей, и отец наш ходил к приступу. И перед Сопегиным приходом отец наш за Москвою-рекою лугом ров вел и остроги ставил» [244].