Я натянул свои рабочие перчатки и по той же извилистой тропинке спустился к воде. Меня не волновали отпечатки пальцев, я просто не хотел прикасаться к этой штуке.
Я шел быстро, всякая осторожность исчезла. Я принял решение.
Пересекая пруд, выпрыгнула рыба. Порыв ветра поднял рябь на поверхности воды.
Я подошел к пруду, наклонился, потом решил встать на колено, протянул руку, чтобы схватить ребенка-инопланетянина и заколебался, моя рука зависла в нескольких дюймах от него.
- Единственное, что я могу сделать, - ответил я, прежде чем мой разум успел дрогнуть. Эти слова придали мне смелости.
Я наклонился, схватил инопланетянина за туловище и потянул, но он не сдвинулся с места.
Он оказался тяжелее, чем можно было предположить исходя из его небольших размеров, да еще и застрял в грязи.
Я наклонился и схватил его обеими руками и...
Существо с громким чавканьем высвободилось из грязи, и я повалился на задницу, прижимая его к груди.
Я быстро отстранил его от себя и поднялся на ноги.
Я поспешил вверх по холму и понял, что по щекам у меня текут слезы.
"Я ничего не видел", подумал я про себя, качая головой.
Я подошел к косилке и сказал вслух:
- Я ничего не видел.
Я уже собирался бросить ребенка-инопланетянина на землю, но потом наклонился и осторожно положил его на высокую траву прямо перед газонокосилкой.
- Я ни хера не видел, - прошептал я.
А потом запустил косилку.
Перевод Игоря Шестака
Безмолвие скорби
Он долго стоял, просто глядя в окно спальни наверху, слушая звуки ленивого весеннего дня. Где-то вдалеке собачий лай; хор газонокосилок; сладкая музыка детского смеха; мягкий гул уличного движения.
Он стоял, не в силах пошевелиться, не в силах дышать, не в силах разобраться в мыслях, бешено кружащихся в голове. Прозрачные занавески, колеблемые легким ветерком, трепетали и касались его рук, а в воздухе стоял густой аромат скошенной травы и свежих цветов. Он наполнял комнату обещанием лета.
Он снова взглянул на фотографии, просто мимолетный взгляд, и внезапно солнце стало невыносимо горячим на его лице, обжигающим, удушающим. Он сделал шаг назад в комнату. Закрыл глаза. И тут у него начали дрожать руки, и он обнаружил, что не может их остановить.
Фотографии выскальзывали из его пальцев и беззвучно падали каскадом на ковер. Сваливались в кучу, как карты после игры в покер. Один за другим они падали, пока его руки не опустели.
Потом он заплакал.
Он не плакал со дня похорон, с безоблачного июньского утра шесть дней назад, и теперь горячие и гневные слезы струились по его щекам. Он рыдал с огромной силой, но тихо, боясь, что другие услышат, боясь, что они бросятся утешать его. Он сел на край кровати и глубоко, со свистом втянул в себя воздух. Через некоторое время давление на его грудь ослабло, и он почувствовал, что волнение немного улеглось, но его живот оставался сжатым и напряженным.
Он пришел сюда, в этот дом смерти, со смесью страха и печали. Это была такая ужасная обязанность - самая трудная из всех, с которыми он когда-либо сталкивался, - но это был его долг. Он был здесь не единственный. Всего их было восемь в общей сложности. Трое (его дочери, все замужем и живут в далеких городах) сидели внизу, разговаривая на заднем крыльце, отдыхая после долгого утра изнурительной работы. Остальные (зять и трое давних соседей) двадцать минут назад отправились в центр за добавкой в поисках напитков, пиццы и сэндвичей. И он остался один в доме.