Герой туманной долины

Делла еле заметно нахмурилась, тень смятения пробежала по ее лицу, но быстро растворилась, когда девушка поднялась с места и прошла к стоящему в углу кофейни столику.

— Тут будет лучше? — мягко спросила она, склонив голову набок. Звенящее в воздухе напряжение тут же разбила ее ободряющая улыбка.

— Да, — признательно кивнул Шеннон, приземляясь на стул и откидываясь на пластмассовую спинку. — Знаете, ведь все прозаики немного того, — попытался пошутить он, а после вдруг, в очередной раз неожиданно для самого себя, решил все прояснить: — Я не люблю чужие прикосновения. То есть… — Он поморщился, тихо застонал, глядя на взметнувшиеся тонкие брови Деллы. — Не люблю прикосновения посторонних.

— У кого-то аллергия на шоколад, кто-то терпеть не может мюзиклы, у других привычка пить воду из-под крана, — с наигранным безразличием говорила девушка, пытаясь спрятать усмешку, — а вот мистер Паркс не любит, когда его щупают за локти. Тут ничего не поделаешь. — Она театрально пожала плечами и хитро прищурилась. — Не переживайте, во всех нас достаточно чудаковатости.

Шеннон облегченно выдохнул, губы растянулись в ответной улыбке, от которой он не стал отказываться на этот раз. Рядом с Деллой и ее приятно мозолившим взгляд вельветом его плечи расслабленно опускались сами по себе, а камень в груди, который мешал дышать даже во сне, словно растворялся.

«И даже если мне не по пути с тобой, сейчас я буду наслаждаться кислородом, которым легко наполняются мои легкие, когда ты рядом…» — подумал Шеннон.

Он мысленно закатил глаза. Камерон оценил бы, если бы его друг произнес эту дурь вслух, но он еще недостаточно спятил, в отличие от рыжего.

Бариста окликнул их, Шеннон вскочил с места и устремился за напитками, пытаясь скрыться от изучающего взгляда девушки напротив, которая усиленно прожигала серыми глазами его кудрявую намокшую челку и высокий лоб. Когда на столик опустился стакан с горячим какао и шапкой разноцветного мелкого зефира, те самые серые глаза засветились неподдельным детским счастьем, настолько чистым и притягательным, что юноша не смог отвести от Деллы взгляд.

— Я мечтала о нем весь день! — заговорщицки прошептала она, ложкой зачерпывая подтаявшие маршмеллоу. — Челси, будь она здесь, сказала бы, что все это, — она ткнула ложкой в какао, — детский сад, но я никогда не откажусь от детства.

Улыбка медленно сползла с губ Шеннона, игнорируя его сопротивление. Он знал, о чем скажет девушка, догадывался, как сердце вновь привычно кольнет.

— Я никогда не хотела взрослеть, — самозабвенно продолжала Делла, пока он прятался за стаканчиком кофе, обжигавшим язык и десны. — Взрослеть — это ведь прощаться. Прощаться и терять себя — ту свою светлую и наивную часть, что прячется от монстров под кроватью, путаясь в своих шнурках, бежит за школьным автобусом, мучается над задачками битый час, прогуливает школу, прячась от родителей, или по утрам лениво натягивает джинсы и сонно трет глаза, не желая идти на скучные уроки. Я недавно задумалась об этом самом «светлом и теплом» и вдруг поняла, что в этом тот ты, с которым придется проститься все равно. Тот ты с годами растворится, забыв улыбку одноклассника с задней парты, вкус мороженого, которое любила твоя лучшая подруга, и ваши шутки, известные только вам двоим.

— И все вокруг превратится в пустоту, — прошептал Шеннон, кривясь от жара напитка, и тут же мысленно ругнулся на себя.

«Ты можешь хотя бы пару минут не быть королем драмы?!»

Камерон часто называл его так. Король драмы.

— Не совсем в пустоту, — задумалась девушка. — Наверное, все просто стремительно меняется, и это печально. Однако именно эта печаль позволяет мне помнить тех девочек и мальчиков, которые были беззаботно счастливы когда-то. Мы ведь совсем скоро запрем их в клетке взрослой жизни навсегда, да, мистер Паркс?

Он не ответил, только медленно кивнул, прикрыл глаза, уговаривая мысли не порхать так стремительно — он хотел запомнить их, чтобы после превратить в слова. Кто-то однажды сказал, что прозаик — это круглосуточно. Этот кто-то явно знал писательскую кухню изнутри и был бесконечно прав.

— Поэтому какао с маршмеллоу, да? — спросил Шеннон, вспомнив о приличиях и вернувшись к собеседнице.

— Оно позволяет мне помнить ту самую Деллу, мистер Паркс. Ту самую, которая растворяется во мне.

«Наши мысли одинаковы, Делла. Правда, твои намного отраднее моих…»

Она перевела тему разговора, сделав вид, что не замечает поджатых губ Шеннона, опустившихся к переносице бровей и его подрагивающих пальцев, которые водили по краю бумажного стаканчика, прочерчивая одну окружность за другой. Она заговорила о том, в чем видела свою жизнь и свою суть, — о театре. Он стал приютом и домом, тем самым, о котором многие мечтают всю жизнь, гаванью, где, что бы ни происходило, ты спокоен и свободен.