Герой туманной долины

Шеннон не знал, что делать. Ему, вероятно, стоило ей позвонить, собраться и приехать с пакетом горячих круассанов или написать что-то в ответ, забросив письмо под дверь, но он не стал.

Он только зажег третью сигарету и продолжил курить на крыльце, поглядывая на первую строчку, выведенную рукой Деллы Хармон: «Привет, мистер Паркс…».

* * *

И вот мы здесь…

Не могу сказать, что удивлен. Не могу сказать, что чего-то подобного от судьбы не ждал — про себя посмеиваясь, знал: она в очередной раз выкинет что-то интересное, постарается проверить меня на прочность. Вот только совсем не желал, чтобы на прочность вместе со мной проверяли и Деллу Хармон.

Теперь я могу с уверенностью заявить, зачем судьба послала мне Герду, почему сам себя стал видеть Каем с льдинкой в сердце.

Я думал, она — маленькая неуклюжая девочка с самой яркой мечтой в душе — будет вытаскивать меня из собственноручно созданного болота, в котором застрял на годы, но у жизни на этот счет были другие планы. Она послала мне ее — тот самый завернутый в вельвет хохочущий подарок, — чтобы я увидел цель, чтобы сдвинулся с места в попытке помочь хоть кому-то, раз себе помочь не желаю.

Лейла сказала, что я изменился, и заставила тем самым задуматься: правда ли? Когда о себе думаешь, не замечаешь никогда то, чему окружающие могут лишь поражаться. И я, напрягаясь, неделями пытался понять — в самом ли деле нечто во мне так развернулось, что даже для друзей, так давно меня знавших, это «нечто» стало сюрпризом?

И я увидел того себя, сидящего на темной кухне и дергающегося от каждого шороха, напуганного вездесущим страхом и видящего призрак матери за спиной, ломающего непишущие ручки и рвущего исполосованные буквами листы бумаги. И льющего слезы по потерянным в чужих мечтах годам — даже тем, которые еще не прожил.

И я увидел того себя. И я нынешний ужаснулся.

В мире куда больше света, чем я хотел видеть все эти годы. Он бил мне в лицо разноцветной палитрой человеческих грез, а я упорно закрывал глаза и ниже склонял голову. До тех самых пор, пока шея под ее весом — весом переполненного мыслями котелка — почти не обломилась подобно хрупкой ветке.

Мир, как выяснилось, очень красив. И проклятие, которое не давало мне спокойно жить, — не проклятие вовсе, а дар.

Но я бы не понял этого в одиночку и ни за что бы не взглянул на давно знакомые вещи под другим углом — мне в этом помог восторг в серых глазах и надежда в сердце. Ее восторг. Ее надежда.

И даже если судьба разведет нас по разным концам мира, даже если мы будем ходить по земле вечность и больше никогда не встретимся, я всегда буду помнить имя и свет той, что протянула руку и попросила о помощи — меня, заблудшего героя своей личной туманной долины.

Я откликнулся на твой зов однажды и, не раздумывая, откликнусь вновь. Где бы я ни был.

Я всегда буду помнить тебя, Делла Хармон. И ты навеки останешься моей мечтой.

Глава 19

Теперь пришла его очередь присоединяться к скудному одиночеству женщины с широким бейджем на груди.

Шеннон присел рядом, не произнося ни слова, еле заметно улыбнулся сине-серому свечению, которое осторожно лизнуло его руку, опущенную на подоконник совсем рядом.

Теперь, видя акварели чужих мечтаний, ему хотелось улыбаться. Теперь только они скрашивали серость подступающей зимы и тоску по девушке, которую он пришел искать в театре.

На сцене меж декораций мелькали силуэты, актеры со знакомыми лицами что-то бурно обсуждали меж собой, среди них была и Делла. Она покусывала ноготь, хмурилась, всматривалась в листок бумаги, зажатый в пальцах.

Шеннон на таком расстоянии ее лицо видел с трудом, но точно знал, что оно отражает. Ему не нужны были глаза, чтобы понять, как девушка чувствует себя сейчас.

— Она не увидит вас оттуда, мистер Паркс, — раздался строгий, стальной голос Челси Оллфорд слева. — В зале слишком темно, последние ряды — сплошная чернота.

Тот усмехнулся.

— Это хорошо, — тоскливо проговорил он, медленно кивнув самому себе. — Хорошо, что она меня не увидит.

Челси ничего не ответила, а Шеннон думал, стоит ли заводить с ней разговор о той, что тревожила его сердце и мозолила взгляд увядающим желто-оранжевым свечением.

— Новая постановка? — рискнул он.

— Решили поставить пьесу одной нашей знакомой, — кивнула Челси, растягивая губы в горделивой улыбке. — Она назвала ее «Тени забытого». Знаете картины Фабиана Переса «Здравствуйте» и «До свидания»?

Женщина, вероятно впервые, повернула голову и пристально посмотрела на Шеннона льдом своих ярких голубых глаз. Он думал, что увидит в ее взгляде неприступный холод, негодование или раздражение — ее строгому виду они очень подходили, — но вместо этого рассмотрел лишь материнскую мягкость и терпение учителя, которому достался нерадивый ученик.

Так она смотрела на Деллу Хармон.

Он вытащил смартфон, быстро настучал в поисковой строке автора картин, о которых говорила Челси, и мысленно попросил прощения у Камерона — он бы его за незнание прибил на месте. Просто так, потому что захотел бы, потому что считал, что все должны знать то, что знал он сам.