Героями не рождаются

Глаза слипались, монотонный голос навевал сон. В очередной раз качнув головой, я не удержался и свалился прямо на песок. Встряхнул головой, отгоняя сон, и поднялся.

Я стоял примерно посредине пещеры. Вот только здесь кое-что изменилось. На столе опять горел примус, на котором стоял закопченный чайник. А вокруг него – сидели люди в военной форме. Сидели и внимательно смотрели на меня. А я молча смотрел на них. И узнавал сидящих передо мной.

Старший лейтенант Громов Виктор Максимович, 1965–1990. Отец. Погибший в локальном конфликте на Кавказе, выполняя свой Долг. Погиб, пытаясь остановить распад своей Родины. Не понимая, что страну разваливают именно те, кто вроде бы должен ею руководить и провести свой народ к Светлому Будущему.

Капитан Громов Максим Сергеевич, 1946–1972. Дед. Пропавший без вести в дыре, которую найдешь не на всякой географической карте. Выполняя свой Долг перед Родиной в стране, существование которой СССР никогда не признавал и в которой (официально) Советский Союз не имел никаких интересов.

Майор Громов Сергей Степанович, 1920–1953. Прадед. Прошедший всю Войну. Ту, год начала которой в нашей стране всегда указывают двумя цифрами. Чтобы погибнуть в Корее. Погибнуть так же, как он прожил всю свою жизнь. За Родину! За Сталина!

Рядовой Громов Степан Иванович, 1896–1941. Дед моего деда. Прошедший германскую и гражданскую. Заработавший инвалидность на стройках народного хозяйства. И записавшийся добровольцем в Коммунистический батальон народного ополчения осенью 41-го. Чтобы через неделю сгинуть бесследно под Можайском.

Передо мной были мои предки.

– Внучек! Пришел! Вот радость-то какая! Уважил стариков. – Дед прервал неловкую паузу. – Да ты проходи. Садись вот поближе к огоньку. Мы хоть посмотрим на тебя.

– Орел! Видели мы, как ты этим… Кузькину мать показал! Наша порода!

– Вырос-то как! Вот старуха моя порадуется, когда про тебя ей расскажу!

– Сейчас чайничек закипит, чайку попьем! Все нам расскажешь!

– Жалко, угощать тебя, внучек, нечем. Эх, какие моя Марья пироги пекла!

Стоп, а что это мне в рюкзак положили? Консервы, хлеб. Ух ты, Эльза пирог испекла? Заботливая моя. Знала, с кем увижусь. На импровизированный стол. Та-ак, и фляга лежит. Полная, это хорошо. А внутри что? А внутри – спирт. Медицинский, 96-градусный. Вон, канистра с водой стоит, так что есть чем разводить. Или запивать. Кому как больше нравится. Забулькала фляга, разливая жидкость.

– Ну, за встречу! – помятые жестяные и эмалированные кружки в наших руках лязгнули, соприкасаясь краями.

Почти без перерыва выпили за Победу. И произнесли третий тост. За всех тех, кто оплатил ее цену своими жизнями. Не чокаясь. До дна. И только после этого начался неспешный разговор. Между родными людьми, в котором предки (или их души?) говорили. А я – внимательно слушал. Иногда задавая уточняющие вопросы.

– Что в гости к родным пришел, внучек, это хорошо. Только что же ты раньше о нас не вспоминал? Нам ведь много и не надо.

– Ты перед сном молитву прочитал, нас в ней помянул – нам и достаточно.

– А коли вдруг свечечку поставишь, да имена наши произнесешь… считай праздник нам устроил. Для того тебя сюда тот парень и возил. Чтобы показать, что делать надо.

– Ты, Витя, сыночка свово не забижай. Себя-то помнишь в енти годы? Не знал же Максимка ничего. Тут сказать нельзя. Тут – понимать надоть.

– Ты, сын, пойми одну вещь. Человек, он ведь и после смерти живет. Тело – что, тело – прах. А душа… Душа живет дольше. Пока память о человеке живет, живет и он сам.

– Пока дело его живет, живет и человек. О нас вон забывать уже стали. А что не забыли, так переврали. Когда мы в Польшу вошли, так цветами встречали. И плакали от радости. Там ведь Гитлер каждого пятого уничтожил. Он бы и до остальных добрался. Да не успел. Потому что мы ему помешали.