Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

Правительству Керенского удалось с помощью казаков подавить первое большевистское восстание в начале июля 1917 года. Но, как только они увидели, что они «средство» власти, что их вновь держат на положении полиции, они покинули этого фигляра, и вторая попытка Керенского обратиться к казакам окончилась в октябре провалом.

Наши вожди подошли к казачеству со всевозможной осторожностью, и не их вина была, если казачество их не поняло.

Ген. Алексеев, как я писал, говорил о нервности, о «мозолях» казачества. Это чисто восточное свое свойство казачество не могло забыть. Цари еще могли ими править, и то Стенька Разин был казак, Булавин – казак, Пугачев – казак: но другим русским они неохотно отдавали власть над собой.

С одной стороны, это были люди, проникнутые дисциплиной, с другой стороны – малопонятное представление не о свободе, а о «вольнице» казачьей, т. е. свободе исключительно казачьей и больше ничьей. Им нужно было, этим очень здоровым физически, и крепким в своих устоях (весьма консервативных), иметь «своего» человека, нужно было – казака.

Чернецов, Краснянский все это поняли, но не простые казаки пошли за ними. Погиб Чернецов, погиб Краснянский. За Корниловым-казаком казаки было пошли.

Он как будто отвечал всем требованиям. Сам казак, человек из народа, демократ в хорошем смысле этого слова и вождь, всюду действующий примером. Но вместе с тем, при громадном обаянии его имени, и он не имел успеха при мобилизациях. Этому народу нужно было что-то свое, или действительно большие вольности, за которыми стоит такая сила, как русская. Будь эта сила в руках Алексеева и Корнилова, казачество пошло бы за ними. Ее не было, и казачество, в силу своей традиционной недоверчивости к другим русским «из России», уже не могло им довериться.

Я помню один митинг или сход в одной из станиц. Говорили ген. Алексеев и кубанский атаман Филимонов. Филимонов говорил, что он «повелевает» призвать казаков к оружию, и говорил он высокопарно. Все это совпадает с необходимостью.

Казачий диапазон совсем другой. Ему необходима и экспансивность и аффектация, как бы нам она ни казалась лишней. Мы все удивлялись речам ген. Краснова о «тихом Доне», кубанских ораторов о «мутной Кубани», но это нужно было, или нужна была исключительная непобедимая сила.

На том же митинге, где «повелевал» Филимонов, какой-то казачок серьезно и сочувственно доказывал, что лучше идти за генералом Алексеевым, чем за каким-нибудь «голоштанником».

Казалось бы, что такие антитезы вовсе и не нужны, но они-то и нравились толпе, как отчасти и нравились повелительные призывы атамана и не нравилась простая рассудительная речь ген. Алексеева. Известная аффектация в казачьих речах необходима, и прекрасный казак-оратор ген. Краснов умело использовал свой талант.

В его речах были и легенды, и сказки, подвиги и песни, на что особенно падко было казачество. Эта аффектация необходима. Казачьи законодательные собрания не раз заканчивались пением, и хороший оратор на Кубани, Тереке и на Дону хорошо сделает, если сумеет пройтись «лезгинкой» или «казачком». Это, может быть, и заключается в демократизме настоящего казака, в его связи от генерала до рядового, в их своей простоте и в особом аристократизме для прочих «из России». Иногородний – это «мужик», «солдат» – это далеко не казак.

У казаков, в силу традиции, воинственности не может не существовать, но она уже доходит до ремесла, и не всегда безвыгодного.

Помню я, как в одной из самых симпатичных станиц (Незамаевской) старик, у которого мы остановились, хвалился «своей» войной 1877 года против турок.

– Мы Карс брали, правда, пришлось и верблюжины поесть, а домой пришли не с голыми руками, а наши молодые пришли с ничем, да и винтовки даже порастеряли и коней.

Поэтому и главари движения в казачестве особые, начиная от их членов законодательных учреждений – Рады на Кубани и Тереке и круга на Дону. Я видел казачьих министров; они были всегда, за очень редкими исключениями, ненужно гордыми и иногда с «не казаками» заносчивыми. Это и была их смесь демократизма и аристократизма. Бюрократами они не научились быть, так как для этого класса людей нужен опыт и знание.

Возьмем например ген. Шкуро. Он совсем молод, ему и теперь нет 35 лет, он настоящий казак, очень храбрый, решительный, доступный для всех, любит воевать и любит выпить, любит сказать звонкую речь и попеть прекрасные кубанские песни и нередко и попляшет, даже под стрельбу, обычай, перенятый у терцев, соседей кавказских горцев. За ним шли и за ним пойдут. Он хороший кавалерийский генерал и у него мало этой казачьей «мозоли». Но главная притягательная его сила для казачества – это то, что он настоящий казак.

Казаками были и Каледин и Корнилов, но возраст, известная серьезность не давали им той особой популярности, и, конечно, эти два казака были популярнее среди регулярных частей, чем среди казачьих.

К нам казаки относились довольно хорошо в среднем, но мы все время оставались чужими.

* * *