Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

И вот, неожиданно, мы узнали, что донское казачество свалило во многих округах большевистскую власть и ждет нашу армию, как избавительницу.

Тот же лихой полковник Б., который первый добился связи с кубанской армией ген. Покровского, вызвался проехать на Дон, чтобы выяснить обстановку.

С несколькими казаками он, пробираясь ночью, перебрался через границу Кубани и Ставропольской губ. и явился в станицу Егорлыцкую. Его приезд был встречен восторженно.

Он сам мне рассказывал свое удивительное путешествие с Кубани на Дон и обратно.

Какими-то путями донцы узнали о его ожидаемом приезде, и у первой станицы в конном строю его встретила полусотня, выстроенная в полном порядке. Все казаки были в погонах; по постановлению станичных сходов дисциплина была введена строжайшая. Офицеров не только пригласили занять должности, но, фактически, приказали им занять их.

В двух или трех боях донцы разбили посланных против них красных и отняли от них пушки и пулеметы. Во главе станицы Егорлыцкой стоял простой казак вахмистр Никифоров. Немедленно он созвал из округа представителей восставших казаков, и они передали Б. их просьбу к Добровольческой Армии о помощи.

Наступала весна, и казачество просыпалось. Те части, которые ушли за атаманом Поповым, части южного отряда полк. Денисова, после целого ряда успешных боев подходили уже к Новочеркасску – столице Дона.

Б. должен был как можно скорее обрадовать этими новостями ген. Деникина, и он с несколькими охотниками из казаков донцов и кубанцев двинулся обратно через большевистский строй.

Все шло благополучно, пока ему не пришлось днем в открытой степи пересекать железную дорогу, охраняемую большевиками.

Увидя большевистскую заставу и подходивший контролирующий бронепоезд, Б. приказал своим людям спешиться и смешаться с гуртом лошадей и скота, который случайно проходил по той же дороге. Погонщикам скота было приказано, довольно энергично, молчать и идти прямо степью к полотну железной дороги, и казаки и Б., ведя среди гурта в поводу своих лошадей в большой пыли, поднятой гуртом, достигли насыпи.

Здесь большевистская застава, вдвое или втрое более сильная, чем конвой Б., заметила что-то неладное и несколько всадников отделилось от нее к гурту. Сопротивляться можно было, но важнее было предупредить ген. Деникина о восстании, и Б. приказывает своему маленькому отряду немедленно садиться на коней, и они, карьером, лавой скачут от изумленных красных. Лошади были утомлены большим переходом, но тот гандикап, который был в распоряжении Б., он сумел использовать, и, не потеряв ни одного человека, он достиг наших расположений и явился с докладом к ген. Деникину и Алексееву.

– Это было совсем из Майн Рида, – рассказывал мне Б. про свою эскападу.

Наша армия обязана была ему связью и с Кубанской и с восставшей Донской армиями.

Я написал: «Наступила весна и пробудилось казачество». Я вспоминаю слова удивительного казака, прекрасного генерала и спокойного, рассудительного политика ген. Богаевского – атамана Войска Донского.

Он говорил мне, что весной всегда казачество готово к восстаниям и к деятельности. Им становится жалко своих плодоносных степей, своих богатств, скрытых в плодотворную землю, и они полны энергии. Каждая осень и зима убивает их энергию. Им кажется, что не за что бороться; холод и тяжелая служба угнетает их и падает их воля.

Ген. Богаевский очень интересный человек и тонкий и умный дипломат, в хорошем смысле этого слова. Он настоящий казак и настоящий русский человек и генерал. Он чужд сепаратизма. Он всегда был сторонником союзников и нашей армии, в которой он пользовался всеобщей любовью. Он гвардейский офицер и не чужд был связей со двором, и, в то же время, ни один демократ не мог упрекнуть его в чем-нибудь обидном для него. Его тихая медлительная манера говорить, без аффектации, его упрямая казачья уверенность в своей правоте позволяли ему быть, даже когда немцы были на Дону, министром иностранных дел и первым другом Добровольческой Армии, из коей он ушел только по настоянию ген. Алексеева, который видел в нем искреннего и верного друга.

Сами немцы, не любя его, относились к нему с нескрываемым уважением. Они видели в этом тихом, уравновешенном человеке, друге атамана Краснова, тоже талантливого дипломата, но сторонника сближения с немцами, крепкую силу.

Понимал это и Краснов, и, к чести его будь сказано, как ни менялись события на Дону, он всегда охранял, как и мы, знавшие Богаевского, свое глубокое уважение к этому прекрасному генералу и умному честному человеку.

XIII. Кровь

Никто из не переживших гражданскую войну не может себе представить ее ужасов.