Героиня мира (1989)

Ликсандор тяжело дышал, каждый вдох застревал у него в горле. Он закрыл глаза.

— Ибо, — очень мягко проговорил Фенсер, — возможно, боги существуют, и, может быть, вас ожидает наказание. Мучения в расплату за грехи. Или вы считаете, что там ничего нет? И когда вы наконец умрете, когда перестанете блевать и харкать собственной кровью, когда захлебнетесь ею, вы полагаете, крышка черной пустоты захлопнется с глухим стуком и вы навеки погрузитесь в небытие? Как знать? Конечно, каждому из нас придется узнать ответ. Хотите ли вы, тритарк, выяснить это в ближайшие пять минут? Обдумайте мой вопрос. И пожалуйста, решите наверняка.

Ликсандор заплакал. Из глаз его полились слезы. Я не могла дышать. Мне тоже очень хотелось умереть.

— Итак, — проговорил Фенсер, — вы решили? — Он поднял шпагу, готовясь нанести удар.

Распростертый на земле человек не торопился с ответом, будто знал, что срочности нет, что занесенная над ним шпага — лишь жест. Он сказал:

— Нет.

Фенсер тут же выпрямился и вложил испачканный в крови клинок в ножны. Он повернулся и пошел через лужайку.

— Тритарк Ликсандор любезно освободил меня от необходимости убивать его. Я получил удовлетворение. Надеюсь, как и все мы.

Он подошел к судье, и они пожали друг другу руки. На лужайке появился Вильс и его спутники, они с шумом обступили победителя. Со стены спрыгнули несколько офицеров в форме и среди них врач в сером плаще. Отвесив Фенсеру короткий поклон, они направились к Ликсандору, по-прежнему лежавшему в траве.

— А вы уже насмотрелись? — проговорила стоявшая рядом со мной женщина. — Тогда пойдемте. Спустимся к экипажу.

Карета моей покровительницы стояла в березовой роще, отдельно от других.

Кучер помог нам забраться в нее, и я, дрожа, забилась в угол.

Я думала, мы тут же уедем, но Воллюс выглянула в окно и велела кучеру подождать. Ее окликнул спускавшийся по склону Вильс.

Он подошел к экипажу и загородил собой окошко, с полминуты он рассыпался в приветствиях, сияя улыбкой.

— Так вы были здесь, госпожа, — мне следовало догадаться. Какого вы мнения о нашем герое?

Воллюс не ответила.

Из-за спины Вильса донесся голос Фенсера:

— Мне кажется, она считает, и совершенно справедливо, что никакого геройства он не проявил.

— Но я имел в виду тебя…

Вильс подвинулся, чтобы Фенсер смог заглянуть в окошко вместе с ним.

— Я тоже имел в виду себя.

Тень березы стеной отгородила мой угол. Она служила мне завесой и щитом, как и одежда, как вздернутая к самым глазам шелковая пелена. Я смотрела сквозь прорезь в шелку, сквозь тень березы. Никогда еще не был он так близко. Его лицо все еще бледное, почти без кровинки. Свет солнца, проникавший сквозь листву, зеленоватым отблеском ложился ему на волосы.

— Мне кажется, госпожа Воллюс, — проговорил он, глядя ей в глаза, — вы стояли совсем близко, там, где, по моим предположениям, не могло быть никого.

— Как знать, — сказала она.

— Что ж, если так случилось, приношу свои извинения. Но в ходе этой войны мне слишком часто приходилось убивать людей. И предстоит еще немало.

— Я не берусь никого судить, — сказала Воллюс. — Все, что произошло — ваше дело.

— Да, к сожалению. Что ж, доброго вам утра, мадам. Надеюсь, остальную часть дня вы проведете с большей приятностью для себя.

Он повернулся, собираясь уходить, и взгляд его переместился с ее глаз на мои.

Он замешкался, что-то промелькнуло в его взоре, по его лицу: свет, выражение, бледность, нечто — быть может, оно лишь отразило движение качнувшихся деревьев. А взметнувшаяся во мне огромная, раскаленная докрасна волна бессильно обрушилась, когда он еще раз вежливо поклонился и ушел.

6

Не знаю, заметила ли Воллюс, в какое я пришла состояние. Описать поездку словами невозможно. И яркий свет, и темнота, и всякий шум как бы пронизывали меня насквозь, и я начинала стучать зубами от потрясения. Когда мы подъехали к дому, я уже с трудом понимала, как мне выйти из экипажа, как подняться по лестнице.

Мы вошли в вестибюль, убранство которого дополнял крошечный домашний божок. Вероятно, я упала. Я поняла, что лежу на ковре, и услышала, как она говорит: «Вот дурочка маленькая, теперь все мои труды насмарку…»

Но когда я очнулась уже у себя в постели, она вовсе не злилась на меня. Нет, она отнеслась ко мне по-доброму. Она сказала, что сама во всем виновата, что ей не следовало позволять мне присутствовать при столь драматических событиях, ведь мне недавно пришлось соприкоснуться с такими зверствами. Она понимала, что я взвинчена донельзя и в любой момент могу сорваться. (О нем она не упомянула ни разу.)

— Спи, — сказала она. — Вот горячий травяной отвар, попей. — Завтра придет доктор и еще алхимик, очень умный человек, он лечит всех ее девушек. Они помогут мне поправиться, либо тот, либо другой.

Я боролась. Я сопротивлялась и сражалась. С наползающими горами, с небесами, которые рушились на меня. Я ничего не видела. Они поили меня и помогали отправлять естественные потребности. И при этом невыносимая боль. Дайте мне умереть. Как прекрасно, как драгоценно забытье. Черная крышка. О да.