Героинщики

Он хватает руками мамину чахлую ладонь и умоляет:

- Нет ... нет ... Сьюзан ... нет ... только не милая моя Сьюзи ... только не она ... Не так все должно было закончиться ...

Я помню, как он часто напевал ей эту песню - «Милая Сьюзи», по традиции, когда приносил ей завтрак в постель по воскресеньям. Я приближаюсь к ней и шепчу: -Я люблю тебя, мама. Говорю это снова и снова этому кожаному мешку с костями и опухолями, завернутыми в бинты в области груди, которую ей удалил хирург. Я молюсь Богу, чтобы со мной никогда, никогда такого не произошло.

Отец кладет ей голову на живот, и я глажу его густым, колючим черным волосам с проседью, похожей на призраков, которые бродят среди живых.

- Все будет в порядке, папа, - тупо говорю я. - Все в порядке. Я понимаю, что не называла его папой с тех пор, как мне исполнилось десять.

Где-то в глубине кровати, под одеялом, мама едва заметно вздрагивает и перестает дышать. Я не видела ее последнего дыхания и рада этому. Мы немного выжидаем в полной тишине, и отец взрывается криком, он стонет, как раненое животное, а я чувствую вину за ужасное облегчение, которое радостной волной накрывает меня. Это существо - больше не моя мама, она даже не узнавала нас из-за лекарств, которыми ее обкалывали врачи. Теперь ее больше нет, ей больше не больно. Но когда я понимаю, что никогда больше ее не увижу, мое сердце сжимается от боли.

Мне двадцать один год, и я только что видела, как умерла моя мать.

Мой маленький братик Калум и сестренка Мхаири заходят в комнату, они убиты горем. Они неодобрительно смотрят на меня, как будто я у них что-то украла, когда папа встает и обнимает меня и Мхаири. Он выглядит как человек, который уже одной ногой в могиле. Затем он подходит к Калуму и хочет его тоже обнять, но Кал отталкивает его и смотрит на кровать.

- Мама ... - спрашивает он. - Мама умерла?

- Сейчас она в лучшем мире, нашей маме не было больно ... Не было больно ... - повторяет отец.

Брат качает головой, как бы говоря: «Она болела раком четыре года, пережила двойную мастэктомию и многократную химиотерапию - конечно, ей было больно».

Я хватаюсь за металлические поручни в ногах кровати. Смотрю на вентиляционное отверстие в стене. Пластиковый стаканчик на тумбочке. Пару тупых рождественских писем на полке у окна. Концентрируюсь на чем угодно, лишь бы не смотреть на труп. Думаю о тайном фонде маминого морфина, который я принесла ей из дома.

Затем я снова его забрала, оставив его на своем туалетном столике. На черный день. Боялась, что они, врачи, заберут его у меня. Они должны нам по крайней мере это.

Я забираю Мхаири, мы выходим покурить.

- Нам нельзя больше курить, - говорю я ей. - Особенно после того, что случилось с мамой.

- С нами в любом случае случится то же, - отвечает Мхаири, молчаливые слезы бегут по ее лицу, она выглядит такой несчастной. - Нам тоже отрежут сиськи, и мы будем умирать так же ужасно. Поэтому зачем отказывать себе в этом удовольствии?

- Еще неизвестно, случится ли такое с нами!

- Это передается по женской линии!

- Неправда! Иди сюда, тупень, - говорю я и занимаю ее. - Нам надо присматривать за нашими мальчиками, нам с тобой. Мама хотела бы этого. Сама знаешь, какие они беспомощные. Видела папины усы? Господь Всемогущий!

Она болезненно смеется, но потом вдруг прячет лицо в ладонях и начинает плакать. Я чувствую на ней аромат «Коко Шанель» - именно этот парфюм я «потеряла», когда переезжала от них. Маленькая воровка. Но в такую минутку не надо ей это говорить.

Выходят Кал и папа, но я хочу уйти от них. Погулять с Александром или, пожалуй, посетить Джонни. Потрахаться или разжиться героином - делать что угодно, только бы убежать из этой больничной ловушки. Мы стоим на пороге целую вечность, вспоминаем маму. Затем мы идем на улицу и останавливаем такси. Они втроем садятся в машину, и папа опускает окно.

- Ты не поедешь с нами? - жалобно спрашивает он.

Ему так больно, что я почти решаю, остаться, но этого не произойдет.

- Нет, я поеду домой спать, мне завтра рано вставать, а еще нужно закончить всю бумажную работу. Получить свидетельство о смерти, все такое ...

Александр или Джонни ... Хуй или героин ...

Отец открывает дверцу, тянется ко мне и обнимает.

- Ты - хорошая девочка, Элисон ... - говорит он со слезами на глазах.

Я никогда раньше не видела, чтобы он плакал. Мхаири пытается его успокоить, а Калум смотрит в другое окно, только бы не видеть нас.

- Спокойной ночи, - тихо говорю я, ускользая из его холодных, мокрых объятий. Такси едет. Я вижу, как они удаляются от меня, и вдруг мне хочется их остановить.

Но вместо этого я иду в сторону Толкросс.

Хуй или героин ...

Когда я захожу в подъезд Джонни, то вижу Мэтти, мерзкого и грязного, который украдкой выходит из дома. Я подхожу к нему:

- Что-то случилось?

Он испуганно оглядывается, эта маленькая, коварная змея.

- Э-э-э ... Эли ... Нет ... Просто заходил к Джонни.

- Тогда, - предлагаю я ему, указывая на поломанный домофон на подъезде, - проведи меня.

- Хорошо, - осторожно соглашается он, и мы идем по лестнице в квартиру Джонни.