Героинщики

- Ага, - говорю я, - для вас, может, и милый. С красивыми женщинами он всегда был просто чудо.

Я замечаю, как она краснеет, но продолжаю:

- Своей семье он не принес добра.

- Что ты имеешь в виду? Вспомнив, что невзгоды всегда находят любовников, я хмуро смотрю на нее:

- Когда я был еще мал, он часто брал меня с собой в город и оставлял в машине с колой и картошкой, пока бегал на свидания со всевозможными девушками. Наши маленькие секретики - вот как он их называл. Только я начал понимать что к чему, он прекратил брать меня с собой и вообще потерял ко мне интерес.

- Да, он ... То есть он не мог поступить так с маленьким ребенком ...

- А он мог. Вы еще и половины всего не знаете! Расскажу маленькую историю, которая покажет всю правду о нем и наших отношениях. Мой отец был настолько мудак, что однажды сдал часы, которые я подарил ему на День отца.

Денег много он на этом не сделал бы, разумеется, но не в этом дело. Просто не могу не вспомнить. Но нет, он идет к Сент-Джеймз с гарантийными документами, которые мне дали на случай, если часы сломается.

- Никогда не подумала бы, что он может такое выкинуть ...

- Да, и этот мешок с дерьмом едет туда, отказывается от замены, настаивая на том, чтобы ему вернули деньги, - рассказываю я, наслаждаясь ее смятением, которое, однако, сменяется неприязнью.

Она тянется рукой по своему виски и задевает локтем колено, задирая платье с одной стороны так, что я вижу ее бедро, которое осталось приятно мускулистым.

Я чувствую знакомую сладкую боль, которая всегда случается, когда у меня встает хуй, и делаю еще один глоток скотча.

- Повторяю, вы еще и половины не знаете, - хвастаюсь я, подаваясь вперед и накрывая грудью колено. - Мне же тогда было пятнадцать, только пятнадцать, Бога ради.

Я уже почти кричу, в ее глазах появляется искреннее сожаление.

- И потом он пошел на Денуб-стрит, чтобы добродетельно забухать, затем - к

Шору, поесть там карри, выпить пару бокалов пива. Сказал нам потом, что его и на проститутку хватило. «Всегда хочется потрахаться после еды», рассмеялся он мне в лицо, гладя свое пузо. Он просто раздражал меня, как мог, - качаю я головой, вспоминая эту историю. - Я думаю только о святой, на которой он женился, но не понимаю, за что нам досталось такое «счастье».

- Но ты не такой, как он, - в надежде говорит Дженни; когда она кладет ногу на ногу, я все больше вижу в ней ее дочь и думаю о Коке - куда же он смотрел все это время? - Ты беспокоишься о матери. Она такая милая. И твои сестрички.

- За это я благодарю Бога каждый день своей жизни, - отвечаю я и окидываю взглядом старинные часы у буфета. - Ладно, мне пора идти.

Кажется, будто Дженни охватывает паника, он хватает себя за плечи и озирается по сторонам, испуганно разглядывая пустую, холодную могилу своей квартиры. Ее глаза широко открываются, ее губы умоляют:

- Не уходи. - Она почти переходит на шепот.

- Но мне пора, - отвечаю я, так же тихо.

- Я не могу сейчас остаться одна, Саймон. Не сейчас.

Я поднимаю брови, встаю и подхожу ближе к ней. Заглянув в ее смущенные глаза, беру ее за руку, она тоже встает на ноги, и я веду ее в спальню. Останавливаюсь возле кровати и шепчу, перейдя на «ты»:

- Ты уверена, все в порядке?

- Да, - нежно отвечает она, целуя меня в губы; в ее дыхании слышать аромат алкоголя и табака. - Расстегни мне платье.

Дергаю молнию, и она быстро разделяет черно-золотистое платье на две половинки. Одежда падает вниз, и женщина садится на кровать, стягивает с себя чулки и белье, дает мне мгновение рассмотреть темный треугольник между ее ног и скрывается под простыней.

Я сбрасываю все с себя и оказываюсь рядом с ней. Оказываюсь в ее жаждущих объятьях. Ее тело теплое, оно оказалось значительно подтянутей, чем должно быть тело женщины, которое необходимо иметь в тридцать пять. Она дрожит, у нее стучат зубы, но у меня уже встал, и я чувствую, что могу быть с ней всю ночь, пока утром нам не придется встретиться с воспоминаниями о Кока и раскаянием.

Погребальный костер

В треснувшем зеркале из какого-то паба можно было увидеть грязную кухню. Я беру себе бутылку ядовитого навоза, который значится в реестре как светлое пиво «Макеванз». Понятно, почему чувак с этикетки так ехидно улыбается; так делал каждый, кто заставляет людей платить бабло за то, чтобы выпить этой теплой отвратительной жидкости. А я - просто еще один жалкий шотландец в рваном черном галстуке, который уже в десятый раз нервно срываю с шеи. - Блядь!

У меня за плечом стоит Кайфолом, который решает помочь мне. Ему удается завязать галстук с первого раза.

- Ну вот и все, - улыбается он, и я почему-то чувствую себя как ебаная ромовая баба. - А теперь тебе нужно позавтракать. Есть что-то в этой дыре? Да нет, весьма благодарю.

- Перехвачу что-нибудь у мамы. Здесь есть нечего.

- Я сделал лазанью, - указывает он на плиту.

- Она на вкус как дерьмо, я пробовал вчера вечером.

И я действительно решился на такое, потому что собирался перебросить пару бокалов с парнями с работы, а это переросло в глобальную пьянку.

Кайфолом становится руки в стороны.