Героинщики

- Свою девушку. Но не опоздайте на кладбище! Станете рядом со мной, мамой, братом и Шэрон. Понятно?

Ох, эта ебаная суета, эта проклятая драма ...

Я едва заметно киваю, но тотчас понимаю, что этого скромного жеста ему не хватит.

- Спрашиваю, понятно?

В воздухе снова повисает напряжение.

- Да, не беспокойся, - отвечаю я, стремительно убегая из холла, из этой застаревшей вонючей духоты - навстречу улице.

Бегу на Джанкшн-стрит. Мимо проезжает всегда голодный на клиентов таксист, я машу ему, чтобы он остановился, и мы направляемся по Уок до нужного мне паба.

В темном зале паба мне кивают Вилли Фаррелл и Кенни Томпсон, ребята старше меня, которых я едва знаю. Даже страшно становится, когда понимаешь, что по ним можно составлять мнение обо всех ребятах Лейта. Они заходят сюда случайно, а потом остаются здесь навсегда. Их всегда сможешь легко найти их здесь спустя десять, двадцать лет. Слава Богу, Фиона заходит в бар через несколько минут после нас, ее появление возносит меня на небеса.

- Марк ... Как же я рада тебя видеть, дорогой, - говорит она и по своей милой привычкой облизывает свои верхние белые зубы.

Какая же она, на хуй, обольстительная!

Станция Ньюкасл ... Вейверли ... ой бля ...

Мы обнимаемся, несмотря на Вилли и Кенни, и благодаря Фионе во мне просыпается сожаление. Мы устраиваемся в тихом уголке и заказываем два пива. Я рассказываю, как трудно сейчас находиться в моем родном доме. Она успокаивает меня, говорит, что для любого это были бы тяжелые времена. Я согласен. Решаю для себя, что прекращу думать об этом тупом, слабом засранце. Сделаю вид, что ничего не случилось. Сейчас существуем только я и она, именно так и должно быть, все остальное - лишь куча лишних грёбанных нелепостей.

Мы допиваем пиво, я заказываю еще. Мои чувства с ней становятся настоящими; я касаюсь ее, целую, обнимаю, смотрю на нее, но когда открываю рот, чтобы сказать что-то, у меня будто язык отсыхает, меня хватает только на всякое повседневное, очередное дерьмо.

- Все в порядке, Марк, - говорит она и обнимает меня, когда мне к горлу подступает ком мерзкой кислоты, которую я заставляю вернуться назад. У меня вздрагивает кадык, когда я беру в свои холодные ладони ее лицо:

- Как же охуенно быть вместе с тобой.

- Ох, моя сладкая ванилька, - говорит она, и мы встаем, несколько быстренько, потому что эти мудаки в баре точно услышали прозвище, которое она мне дала (из-за того, что я напоминал ей ванильное мороженое с малиной на верхушке), затем выходим на Уок.

Я снова останавливаю такси, и мы едем в крематорий. Люди подавленно входят в часовню, но мы не опоздали, приехали сразу после катафалка с гробом, и нас пропускают вперед. Конечно, здесь есть несколько садистов, желающих чужого горя, которым нравится эта часть похорон, но большинство гостей чувствует себя неловко в своем черном траурном одежде, нервно наблюдая за тем, как мы присоединяемся к процессии. Мама с папой с искренним облегчением смотрят на нас, когда мы садимся на придержанные для нас места впереди глазговских и мидлотианских родственников и многочисленных друзей и соседей. Простофиля-водитель не хочет трогаться с места, потому что никак не может наполнить автобус, но никто не хочет ехать смотреть на молодого мертвеца, и это - здоровая реакция. И здесь я вижу своих друзей: Бэгби, Мэтти, Кочерыжки, Кайфолома, Томми, Кизбо, Второго Призера, Салли, Гева, Доуса, Стиви, Мони, Мовси, Сэмбо и Нелли. Среди них даже Дэйви Митчелл, малый Бобби и Лес из мастерской Гиллзланда. Нет только Лебедя. Я замечаю Хейзел, она пришла вместе с Элисон, Лесли, Ники Генлон и Джули Метюсон, нашей старой подружкой, которая когда-то торговала кассетами, а потом родила от кого-то ребенка, и сейчас похудела так сильно, что на ее костлявом лице заметны были только огромные глаза. Приехали всевозможные бабушки и дедушки, дяди, тети и какие-то другие старые родственники, которых я даже вспомнить не могу, я улыбаюсь им, как слабоумный.

Иногда просто видел горящие глаза или седую голову в толпе, обозначаю их для себя, как «реальных людей»; но Шопенгауэр был прав: жизнь - это череда потерь; она неизбежно выносит нам мозг.

Служба похожа на конвейер; какой религиозный фанатик говорит что-то о путях непостижимых, я замечаю, как он украдкой посмотрел пару раз на часы. Затем мой взгляд останавливается на закрытом гробу; несмотря на пристальный уход со стороны физиотерапевтов, мамы и папы, малый Дэйви так сильно закостенел, что пришлось ломать ему руки и позвоночник в нескольких местах, чтобы положить его в гроб.

Неудивительно, что старик поставил крест на церемонии с открытым гробом, которою так хотела мама.