Герцль. Жаботинский

На посту парижского корреспондента для Герцля начался новый период его жизни. Работа для сцены с ее триумфами и провалами завершилась. Переписка с Артуром Шницлером, которого он знал со студенческих лет, дает интересные сведения о дальнейшем развитии Герцля. «Очевидно, — писал он Шницлеру в конце 1892 года, — вы никогда не находили в моей чепухе, пробившейся на подмостки, того тона, который пришелся бы Вам по вкусу… Мне всегда хотелось обращаться именно к таким людям, как вы. Увы, мне это не удалось». И далее: «В театре, с которым я отныне покончил, я чувствовал себя не в своей тарелке. Пьесы, в которые я верил, в которых я себя выразил, вообще не шли. Когда же я в каком-то лихорадочном отчаянии опустился до драмодельства, меня стали ставить — и насмехаться. И если я, что случается крайне редко, думаю о своем месте в немецкой литературе, мне остается лишь горько улыбаться». Даже неоднократные настояния Шницлера снова взяться за драматургию не заставили Герцля отступиться от принятого решения. В письме от 2 января 1893 года он вздыхает: «Мои рукописи! Я напрочь забыл о них. От упражнений в искусстве мне осталось лишь немного любви к искусству, а иногда, в часы потерянности — тоска по поэтическому творчеству». 17 мая 1893 года он пишет: «Простите, но все это в прошлом, отныне я всего лишь журналист…»

И Герцль полностью окунулся в журналистику. Его корреспонденции и статьи из Парижа — и в стилистическом, и в содержательном плане — репортерские шедевры. Идет ли речь о политических событиях или о событиях в театральном и художественном мире, читатели «Новой свободной прессы» получают полное представление о самом существенном в жизни французской столицы. Разумеется, на первых порах Герцль еще остается литератором, далеким от политики, каким был еще недавно. Поэтому вначале он взирает на политику с презрением; насмешка приправлена у него горечью, и он не хочет видеть среди людей, деятельность которых он должен освещать, большой разницы между «мошенниками» и «одураченными», ибо, как формулирует Герцль, «вчерашние одураченные и травимые это, возможно, завтрашние мошенники, шантажисты и наглецы».

Наблюдая за всей этой свистопляской, он временами мрачно развлекается. В первые месяцы своего пребывания в Париже он пишет: «Жизнь — не только боль, но и игра, над которой гомерически смеются боги. Ее нужно просто-напросто наблюдать, установив верную дистанцию».

Но постепенно отношение Герцля к «историографии сегодняшнего дня», как он неоднократно называл свою корреспондентскую деятельность, изменилось. Он стал все больше и больше интересоваться политическими и социальными проблемами французской республики. Этому способствовал и ход событий. Во внешней политике произошло сближение с Россией, которое должно было вывести Францию из изоляции и обеспечить ей более сильные позиции среди мировых держав. Внутри страны также заметно укрепились основы республики, с самого своего провозглашения подвергавшейся нападкам. Министру внутренних дел Констану удалось предотвратить националистический переворот под руководством Буланже. Однако внутреннее брожение не прекращалось. Скандалы и процессы, связанные с коррупцией, сотрясали молодую республику и подтачивали позиции главной опорной силы республики — буржуазии.

Первая корреспонденция Герцля «Франция в 1891 году» показывает, настолько быстро он сумел вникнуть во французские дела. После обзора внешней политики и позиции кабинета Фрей-сине Герцль в этой корреспонденции перешел к социальным вопросам, которые тогда особо волновали умы. Причиной этого интереса было, несомненно, всеобщее беспокойство, охватившее зимой 1891/92 гг. широкие слои населения в Европе. Все озабочено наблюдали за последствиями неурожая в России, вызвавшего страшный голод. Демонстрации безработных в Вене и Берлине, которым пытались противостоять с помощью полиции и законов о защите рабочих, усугубляли всеобщую тревогу. Забастовки во Франции также сигнализировали о растущем народном недовольстве.

«Здесь любят, — резюмировал Герцль в одной из своих статей, — сравнивать социалистические тенденции конца нынешнего века с революционными настроениями века прошлого и предсказывают крах общества, которое по идее уже проиграло». Впрочем, Герцль тоже не мог предложить способа решения социальных и экономических неурядиц. Он лишь выразил мысль, характерную впоследствии для его концепции «еврейского государства»: «когда-нибудь техника примирит труд и капитал».