Герцог Бекингем

– Ну, за исключением праздников, воскресений и дней когда хвораю, упаси нас от недугов святой Бернар. Вожу, вожу, господин Альдервейден, вот уже тридцать лет вожу, и не только уголь, чаще дрова. Вот на День Всех Святых, на деревянной ярмарке в Шато-Шиноне, выторговал отменную акацию, а теперь из Морвана…

Его благодушная улыбка исчезла в один миг, когда он напоролся на страдальческий взгляд аптекаря.

– Папаша Блошар, значит все стражники, дежурящие у ворот города, хорошо вам знакомы?

– Ну, все не все, а те, что бездельничают у Монмартрских и ворот Сент-Оноре, где я у Булонского леса навещаю ямы угольщиков, мне как родные. А к чему вы это спрашиваете?

– Скажите, а не рассказывали ли вы этим стражникам о вашем горе, я имею в виду болезнь вашего сына?

– А то, как же, непременно рассказывал! О своем малыше Жаке, о тяжелой хвори, о чудесном излечении, которое подарила нам ваша милость.

– Значит, они знают о недуге святого Мэна и о чудесном излечении?

– А то, как же, непременно знают!

Крестьянин бы вновь расхохотался, если бы перед ним не маячило «прокисшее» в унынии лицо валлона.

– Послушайте, метр Блошар, мне, этим утром, необходимо вывезти из города одного человека.

Если бы торговцу дровами сказали, что древесный уголь лучше получать из ветвей березы или ели, предпочитая их дубу, акации, каштану и грабу, он в меньшей степени изумился бы, чем просьбе уважаемого лекаря. Пожав плечами, крестьянин развел руки в стороны.

– Тфу ты! Всего то и делов?!

Но тут же, он обнаружил ошибочность сего беглого суждения, уловив озабоченный взор аптекаря.

– Это дело не простое и очень опасное… в случае если вы согласитесь, я скажу, как нам необходимо поступить.

****

Выслушав, как обычно внимательно, не перебивая, доклад графа, Ришелье, не скрывая иронии, взглянул на него.

– Вы действительно полагаете, что Первый герцог Бекингемский, фаворит и любимец короля Англии, шталмейстер, главный судья выездной сессии, лорд-стюард Вестминстера, лорд-адмирал Англии, станет словно мальчишка прыгать с Нового Моста, в реку?

Ни один мускул, на лице кардинала, не выдал даже подобия улыбки, и лишь четки кавалера Ордена Святого Духа, засуетились меж пальцев Первого министра. Сия изумительная вещица, полагавшаяся каждому кавалеру при посвящении в орден, и которая всегда, должна была находиться при нем, что обязывало произносить десять молитв ежедневно, по числу косточек, приходила в движение, каждый раз, когда кардинал, задавал вопросы, по большему счету не требующие ответов. Четки состояли из десяти зерен слоновой кости, нанизанных на голубую ленту, и одиннадцатого звена большего размера, к которому крепился орденский крест, так же из слоновой кости.

– Если бы я был способен на подобную… доверчивость, то наверняка уже давно выращивал бы дыни или персики, быть может, весьма отменные, где ни-будь в одном из своих родовых имений, а не служил бы вам, монсеньор.

Кардинал, казалось, всецело поглощенный поглаживанием кота, даже не взглянул на Рошфора.

– Я догадался, что в карете нет Бекингема, после того как увидел персон находившихся в экипаже, за парапетом Нового Моста.

– Вы восстановили наблюдения за особняком Буа-Траси?

– В тот же миг, когда мы вернувшись с мостовой Пон-Нёф, на полном скаку, ворвались на улицу Сен-Поль.

– Что ещё?

– Я передал ваш приказ капитану городской стражи.

На этот раз Ришелье удостоил графа вопросительным взглядом.

– Я приказал перекрыть реку и запереть все ворота города, до утра, а после рассвета, усилить охрану и ужесточить контроль над выезжающими из Парижа.

– Вы полагаете, это даст результат?

Ещё более равнодушно спросил кардинал.

– Он ещё в городе, я уверен, а значит ничего не потеряно.

****

Этим же утром, впрочем, как и всегда, когда во все ворота королевской столицы хлынули вереницы крестьянских телег с разнообразной поклажей, в арочном проеме со стороны Монмартра, появилась огромная повозка папаши Блошара, груженая углем и дровами. Медленно продвигаясь в череде конских упряжек, устремившихся в город, Блошар обернулся назад, будто желая удостовериться: движется ли за ним, странный человек, облаченный в дырявый, грубого холста балахон, под которым всё его тело было обернуто полосками серой льняной ткани, окутывавшей даже голову незнакомца, покрытую драной соломенной шляпой, оставив не укутанными лишь глаза. Стараясь не выказать особого внимания, папаша Блошар, как и его необычный спутник, искоса, наблюдали за солдатами парижской стражи, с особой бдительностью и усердием, оглядывавших всякого выходящего из города мужчину и, проверяя все без исключения кареты и повозки, вознамерившиеся покинуть пределы королевской столицы. В глаза бывалому угольщику, бросилось присутствие у ворот незнакомых господ, судя по всему дворянского происхождения, быть может офицеров, с рвением и строгостью досматривавших путешественников и крестьян. Увидев изумленного угольщика, возвышающегося на передке своей повозки, его давний приятель, сержант Тютарболье, бравый усач, в сверкающем шлеме и кирасе, воскликнул:

– Приветствую тебя, старый плут, Блошар!