Герцог Бекингем

Увы! Случилась новая стычка с королевой. Она пожелала смотреть на процессию из окна Уайтхолла, сидя рядом с послом Бленвилем, со своим камергером Тилльером и в окружении французских фрейлин. Король предполагал, что все будет иначе: он хотел, чтобы Генриетта Мария сидела рядом с леди Бекингем, матерью фаворита, и герцогиней Кейт на балконе дома, находившегося на противоположной стороне улицы. Разумеется, то был знак внимания к герцогу, но вместе с тем также способ продемонстрировать всем, что молодая королева благосклонна к английским дамам. Последовала бурная сцена, в которой Генриетта Мария повела себя, как капризный ребенок: она отказалась двинуться с места, потому что идет дождь и он испортит ее прическу. Когда об этом сообщили Карлу, он сказал, что дождь уже закончился, и послал к супруге Бекингема с приказом выполнить его желание. Опять отказ. Дело принимало серьезный оборот. Тогда вмешался посол Бленвиль, оказавшийся лучшим дипломатом, нежели его считал Бекингем, и королева наконец согласилась перейти на другую сторону улицы. «Однако Бекингем не мог допустить, чтобы пропала столь прекрасная возможность внести сумятицу, – пишет враждебно относившийся к герцогу Тилльер, – и воспользовался случаем, чтобы настроить короля против "наглых французов". На следующий день Бленвилю было запрещено появляться при дворе и видеться с королевой» ^{319}.

Суть этой супружеской ссоры – не первая и не последняя между Карлом и Генриеттой Марией – стараниями Бленвиля и Тилльера дошла до Ришелье и Людовика XIII в сильно преувеличенном виде, и те посчитали, что спровоцировал ссору Бекингем, о котором в то время во французской дипломатической переписке упоминали как о человеке, «чье сердце ожесточено против Франции». Говорили, что он-де «полон ярости» и «бросает вызов», специально ухудшая отношения между двумя странами «в угоду странностям собственного настроения» ^{320}.

Впрочем, в тот момент у Карла и Бекингема было немало более важных забот.

Дерзость Элиота

Речь на открытии парламента, произнесенная в Вестминстере 6 февраля 1626 года Карлом I, на чьих плечах красовалась мантия, а на голове – корона, была, по обыкновению, краткой и уклончивой. «Я собрал парламент в самом начале своего правления, с тем чтобы попросить у моего народа совета и содействия в выполнении трудных задач, но был вынужден распустить его из-за того, что он слишком неторопливо откликался на мой призыв. […] Ныне же я снова созвал это собрание и надеюсь, что оно, не теряя времени даром, даст исчерпывающий ответ на мою просьбу о субсидиях в соответствии с безотлагательными потребностями королевства и всего христианского мира и не допустит, чтобы критические высказывания и неуместные сожаления мешали работе моего правительства. Я предпочитаю действия словам, и больше мне нечего сказать» ^{321}.

Можно легко представить, какое впечатление эта авторитарная, точнее, презрительная, речь произвела на лордов, пекшихся о своих привилегиях, и на депутатов, имевших достаточно поводов для недовольства. Косноязычие короля только усугубило неприятное впечатление.

Последовавшая за этим проповедь Лода не улучшила положения: главной темой своего рассуждения он избрал сплочение нации вокруг короля, «ибо с ним – Бог». Затем выступил хранитель печати Ковентри, объявивший, что казна нуждается в деньгах, но так и не назвавший точных сумм и не сказавший ни слова о том, как были использованы субсидии, выделенные год тому назад.

Со стороны короля и его Совета было до странности легкомысленно предполагать, что при подобных условиях парламент, еще находившийся под впечатлением августовского роспуска – ведь это произошло всего шесть месяцев назад, – проголосует за субсидии, не заставляя себя упрашивать и не теряя времени даром (как выразился король), а также не высказав никаких критических замечаний. Еще удивительнее то, что ни король, ни Совет не предвидели, какая буря надвигается на Бекингема. Разразившись несколько недель спустя, она явно застала короля, фаворита и правительство врасплох.

Недавняя катастрофа под Кадисом давала оппозиции прекрасный повод для наступления. 8 февраля сэр Джон Элиот, который начал играть роль основного противника главного адмирала, поджег фитиль: «Господа, я прошу вас посмотреть по сторонам! Вы видите, в каком ужасном положении мы находимся, какие потери мы понесли. Задумайтесь о том, что унижена честь нашей страны, что в самом начале рухнули надежды нашего прекрасного государя. Разузнайте, как проводилась подготовка к операции, как велась она сама. Поищите, в чем была ошибка и кто виноват. Наши корабли погибли, наши люди убиты врагами, причем не по воле судьбы, а из-за тех, кому мы доверились. […] Неужели нам скажут, что нас это не касается? Я утверждаю, что все, связанное с использованием субсидий, которые мы предоставили, входит в нашу компетенцию. А потому я прошу вас тщательно проверить военный бюджет и бюджет королевского дома».