Герцог Бекингем

Как и следовало ожидать, Карл I отреагировал резко. Он созвал депутатов общин в Уайтхолле и обратился к ним с торжественной речью: «Господа, я вижу, что вы уделяете слишком много времени рассуждениям о бедах. Я предпочел бы, чтобы вы лучше постарались помочь мне выправить положение. […] Некоторые из вас (я не говорю: все) желают расследовать поведение не какого-то должностного лица, но человека, стоящего ко мне ближе всех. Было время, когда говорили: что можем мы сделать для пользы человека, которому король желает воздать почесть? Нынче же, напротив, некоторые стремятся как можно более навредить человеку, коего я выделяю из всех. […] Знайте, что герцог Бекингем во всех случаях действует согласно моему приказу. Я не могу допустить, чтобы ваша палата сомневалась в моих слугах и тем более в том из них, кто стоит ко мне ближе прочих. Потому я рассчитываю, что вы по справедливости накажете тех, кто позволил себе подобное оскорбление моего достоинства».

Несколько дней спустя Карл подвел окончательный итог своему рассуждению в еще более резкой речи: «Я хочу предостеречь вас, господа. Вы желаете настаивать на своем, но так не обращаются с королями. Королю проще перенести нападение врагов, нежели выпады собственных подданных. Помните, что в моих руках право как созывать, так и распускать парламент. Поэтому в зависимости от того, увижу ли я плоды добрые или худые, парламенты либо продолжат, либо прекратят свое существование».

Это было уже чересчур, ибо с XIII века после подписания Великой хартии парламент обеспечивал равновесие традиционной английской политики. Угрожать общинам нарушением этого равновесия светской власти было, по меньшей мере, опасно. Однако можно серьезно усомниться в том, что Бекингем хоть как-то ответствен за столь необдуманную речь короля. Напротив, он всегда старался уважать привилегии парламента и обращался как к лордам, так и к депутатам со всем почтением и уважением. Именно поэтому можно предположить, что, будь Бекингем жив, он удержал бы Карла I от тех стычек с парламентом, которые спровоцировали гражданскую войну и привели короля на эшафот, – но это уже другая история.

В любом случае, если король предполагал, будто угроза роспуска запугает таких депутатов, как Элиот, это доказывает, что он плохо знал их характер, столь же неуступчивый, как и его собственный. Осознав опасность, Бекингем попытался 30 марта сгладить впечатление, произведенное государем, и дал кое-какие объяснения по поводу кораблей, одолженных Франции. Похоже, подспудно он стремился обмануть французов, что не способствовало росту его авторитета в глазах Ришелье. Он также согласился от имени короля на создание комитета при обеих палатах для рассмотрения состояния финансов.

Вернувшийся из Франции посол Дадли Карлтон также привез успокоительную новость: было получено согласие на то, чтобы «Авангард», единственный корабль королевского флота, предоставленный французам, вернулся в Англию. Франко-английские отношения улучшались. Людовик XIII вступил в переговоры с Ла-Рошелью. Казалось, заседания парламента будут теперь продолжаться в более спокойной обстановке.

На сцене появляется Бристоль

Однако тут на сцену вышел, или, точнее, вернулся, еще один персонаж, который сработал как детонатор ожидавшегося взрыва. То был лорд Бристоль, бывший посол в Испании, который прозябал в своем замке Шерборн, назначенном ему королем местом проживания. Он называл это «заключением», и, несмотря на все удобства подобного «заключения», оно заставляло поднять вопрос о праве графа заседать в палате лордов, то есть присутствовать в парламенте.

Мы знаем, что Бристоль был человеком непреклонным и очень ценил свои права. Чтобы избежать нового конфликта с высоким собранием, король счел возможным… уступить, не уступая, но все-таки уступить. Характерная для него неподобающая позиция! Бристоль получил вызов на заседания, но его «просили» на них не появляться. Однако граф потребовал, чтобы его официально судили либо выпустили на свободу. Карл I сделал выбор в пользу суда. 1 мая против Бристоля было выдвинуто официальное обвинение в том, что в Испании он советовал наследному принцу перейти в католичество, – подобное действие расценивалось законами Английского королевства как государственная измена ^{322}.

То была роковая неосторожность со стороны принца, ставшего королем. Бристоль сохранил документы, которые позволяли доказать судьям – то есть лордам – обратное: что в Мадриде он постоянно предостерегал принца и Бекингема от опасностей, которыми чревато участие в играх испанцев. К тому же суд давал Бристолю возможность разоблачить Бекингема и, в свою очередь, обвинить его в измене.