Герцог

Он пошел посидеть под деревьями. Под своими деревьями. Его забавляла мысль, что он отдыхает в своей американской недвижимости, в сельском уединении, стоившем ему двадцать тысяч долларов. Владельцем он себя как-то не ощущал. Что касается двадцати тысяч, то красная цена этому месту — три-четыре. Никому не нужны эти старые дома на беркширских задворках, тут вам не модный уголок с музыкальными фестивалями и современными танцами, с псовой охотой и прочими утехами снобов. Даже на лыжах не очень походишь по этим склонам. И никто сюда не ехал. Единственные его соседи — кроткое спятившее старичье, Джуксы и Калликаки[252], безостановочно мотавшиеся в качалках на веранде, смотревшие телевизор, — девятнадцатый век тихо вымирал в этой Богом забытой зеленой дыре. Зато это — свое, свой очаг; свои березы, катальпы, конский каштан. Свои подопрелые мечты о покое. Родовое гнездо для детей; глухомань Массачусетса — для Марко, маленькое пианино, внимательным отцом выкрашенное в ласковую зелень, — для Джун. Тут, как и во многом другом, он скорее всего напортачит. Но, во всяком случае, он не умрет здесь, чего боялись прежде. В прошлые годы, подстригая траву, он, случалось, опирался, перегретый, на косилку и задумывался: Вдруг я умру в одночасье, от сердечного приступа? Где меня похоронят? Может, самому подобрать себе место? Под елью? Очень близко к дому. Сейчас ему пришло в голову, что Маделин безусловно сожгла бы его. Осознание невыносимо, а без него не обойтись. В семнадцатом веке ярый поиск абсолютной истины прекратился, отчего человечество получило возможность переделывать мир. И с помощью мысли кое-что было достигнуто. Умственное стало одновременно реальным. Прекращение гонки за абсолютом сделало жизнь приятной. Лишь профессионалы, то есть немногочисленные интеллектуалы-фанатики, все еще рвались к этим абсолютам. Однако наши революционные потрясения, включая ядерный террор, возвращают нас к метафизике. Практическая деятельность достигла высшей точки, и теперь все может прекратиться одним разом — цивилизация, история, смысл, природа. Все! Теперь к вопросу о господине Кьеркегоре…

Доктору Валдемару Зозо. Сэр! В бытность Вашу психиатром военно-морских сил я показывался Вам году в 42-м в Норфолке, штат Виргиния, и Вы поражались моей незрелости. Я знал это за собой, однако подтверждение специалиста заставило меня страдать. Для страдания мне хватало зрелости. За мной был многовековой опыт. Тогда я очень серьезно отнесся к этому. Кстати, меня демобилизовали по астме, не за инфантильность. Я совершенно влюбился в океан. О, великий сетчатый океан с гористым дном! Из-за тумана с моря у меня пропал голос, для офицера связи это конец. А тогда, у Вас в кабинетике, я сидел голый, бледный, слушал, как муштруют глотающих пыль моряков, слышал, какую Вы мне даете характеристику, с трудом выносил южный зной, однако в отчаянии ломать руки счел неподходящим. И поэтому держал их на коленях.