Герцогиня и «конюх»

– Да, да, да! – все более и более ажитировалась Анна Иоанновна, закусывая, по русской натуре, удила.  – Знаете, баронесса, что скоро у вас будет новый повелитель: принц Мориц Саксонский, герцог Курляндский, мой муж.

Непритворная радость осветила лицо пожилой красавицы-гофмейстерины.

– Ваша светлость… какая радость! – воскликнула она.  – Какое счастье! Позвольте мне, вашей нижайшей слуге, принести вам мое почтительнейшее поздравление!

И баронесса Эльза фон Клюгенау схватила руку Анны Иоанновны и прижала ее к своим губам.

Герцогиня была растрогана:

– Спасибо… Я, откровенно говоря, не полагала, что вы так любите меня…

Анна Иоанновна совсем размягчилась, слезы выступили на ее глазах. И в эту минуту она готова была всех обласкать, всем сделать приятное.

Вдруг она вспомнила о Бироне, которого вчера так резко «саданул» ее будущий супруг, Мориц. Она помимо своей воли вспомнила те «шаловливые шутки», которые она позволяла себе со своим молодым обер-камер-юнкером.

– А где Эрнст Бирон? – быстро спросила она гофмейстерину.  – Позовите его сюда, любезная баронесса.

– Его нет в замке, ваша светлость,  – угрюмо ответила Клюгенау, и ее лицо сразу потемнело.

– А где же он?

– Я слышала, что он поехал к обер-гофмаршалу.

– А-а!..  – протянула Анна Иоанновна.  – Постойте, постойте, баронесса, что это вы плачете? Что с вами? Да неужели…  – У Анны Иоанновны словно сразу глаза открылись. Она привлекла к своей широкой груди свою придворную и ласково спросила: – Вы любите Эрнста?

Лицо Клюгенау покрылось густым румянцем.

– Говорите же, отвечайте на мой вопрос! – продолжала допрос Анна Иоанновна.

– Да, ваша светлость, я люблю Бирона,  – призналась томная вдовушка-гофмейстерина.

«Так вот оно что! – с усмешкой подумала про себя счастливая герцогиня.  – Этот хват, Бирон, успел влюбить в себя эту стареющую немецкую „божью коровку”… То-то она частенько так злобно поглядывает на меня!»

– Ну, что же, милая баронесса, хотите, я буду вашей свахой? – рассмеялась Анна Иоанновна.

– Ах, нет, нет, ваша светлость! – в испуге замахала Клюгенау руками.  – Если этому суждено быть, пусть это совершится само собой. Вы не знаете, ваша светлость, какой это настоящий мужчина!

– Что же значит «настоящий мужчина»? – уже громко расхохоталась Анна Иоанновна.

– Он такой сердитый… властный… он – лев…  – сентиментально закатила глазки придворная дама герцогини Курляндской.

* * *

Уныло и пусто было во дворце полномочного резидента и обер-гофмаршала Петра Михайловича Бестужева.

После свадьбы его дочери, красавицы Аграфены Петровны, вышедшей замуж за князя Никиту Федоровича Волконского, уныние и пустота воцарились там. Но в последние дни дворец резидента был неузнаваем. Какая-то лихорадочно-суетливая жизнь била в нем ключом. То приезжали курьеры, по-видимому, с весьма важными донесениями, то прибывали влиятельнейшие обер-раты во главе с маршалом. Помещение Бестужева в эти дни походило на штаб-квартиру главнокомандующего.

Бестужев нервно расхаживал по кабинету.

Избрание Морица Саксонского герцогом Курляндским совершилось.

Для Бестужева это не явилось неожиданностью, потому что он более, чем кто-либо иной, был в курсе выборов и сам активно помогал этому. Но теперь, когда это совершилось, неясное, но властное предчувствие какой-то грядущей беды и неприятностей закрадывалось в душу ловкого, хитрого царедворца.

– А как взглянут там, в Петербурге, на это? – шептал он, схватываясь по привычке за голову.

Сегодня у Бестужева уже побывал Мориц.

Новоизбранный герцог шумно благодарил его за «содействие» и обещал никогда не забыть этой услуги.

– Мы встретимся с вами, Бестужев, у Анны сегодня вечером,  – смеясь проговорил Мориц на прощание.

Бестужеву подали записку. Он распечатал конверт и быстро пробежал глазами содержимое:

«Мой милый Петр Михайлович! Что же ты не торопишься ко мне?… При всей важной оказии желательно и любезно бы для меня было видеть в моем замке моего гофмаршала».

Бестужев в раздражении скомкал и бросил на пол записку.

– Дура! Эк как обрадовалась!.. Точно простая старая дева, выскакивающая замуж… Вдова… соскучилась, расторопилась, подумаешь, горемычная…  – звонко шептал он.

В дверь кабинета раздался стук.

– Войдите! – гневно крикнул Бестужев.

В кабинет быстрой, уверенной походкой вошел Бирон.

При виде своего ставленника ко двору светлейшей герцогини озлобление резидента еще более усилилось.

– А-а… Это – вы, Эрнст Иванович? – сухо проговорил он.

– Как видите, господин обер-резидент и обер-гофмаршал! – с насмешкой в голосе ответил выскочка, сын придворного конюха, непостижимым образом обратившийся в обер-камер-юнкера.  – Вы, кажется, не в духе? Это меня удивляет: в Митаве ликование, целое море огней – и вдруг тот, кто способствовал всему этому, мрачнее тучи. Donnerwetter! Was soil das bedeuten, Excellenz?[5]

– Что это за тон, который вы приняли в последнее время? – затопал ногами Бестужев.  – Теперь уж я спрошу вас: что должно это означать?

– Только одно: я чувствую под собой твердую почву.

– И… и давно вы стали чувствовать ее, любезный Бирон? – весь побагровел резидент российского двора.