Гесериада

Репейником стегает он овцу и приговаривает:

— Плодись ты в таком множестве, как и этот славный репейничек.

Точно так же стегает он крапивником и своего шелудивого верблюда...

И вот, по Гесерову веленью, стали они плодиться так, что от одной кобыленки выплодился целый табун белых, как степной ковыль, коней... К чему перечислять подробно? Каждую луну по Гесерову слову плодился в свою пору весь скот, и развелось таким образом несметное скотоводство...

Вне себя от радости старик Санлун.

— Это все по моим молитвам, — говорит он. — Вот и сбывается, что «тысячи делаются из одной-единственной единицы».

— Чем же ты неправ? — стала говорить на это Гекше-Амурчила. — Мне-то в особенности хорошо известен результат твоих молитв. Отменили бы приговор о ссылке — вот это было бы действительно великим результатом твоих молитв. А то и скот-то у нас пасти некому.

Тогда Санлун поехал в главные кочевья своего улуса, явился к Цотону и при всем народе говорит ему:

— От твоей необыкновенной красавицы, которую ты по неприязни изгнал, родился и жив обыкновенный мальчик. Просто ли водворять и наделять его как простого смертного или предоставить ему ханское правопреемство, как благородному, но на худой конец простое то правопреемство ему принадлежит. Верни же поэтому все мое: и семью и все хозяйство.

— Разве же старик Санлун в чем неправ? — в один голос сказал весь улус и присудил полностью вернуть ему и семью, и все его хозяйство.

Старик Санлун забрал все свое и возвратился к себе, в изгнание.

* * *

— Теперь-то, — распоряжается Санлун, — теперь пасите скот вы все трое: Цзаса, Рунса и Цзуру.

И вот за скотом его теперь ходят трое его сыновей. Но Цзуру пасет скот, как истинный хубилган; дальние горы делает близкими, ближние горы делает дальними.

Однажды Цзуру говорит своему отцу:

— Вот ты все не нарадуешься, что по твоим молитвам умножился у тебя скот. Раз так, то почему бы у тебя не построиться и дворцу, белой ставке?

— Что же! — отвечает Санлун. — Ехать, так ехать! До лесу авось доберемся, да только хватит ли у нас сил заготовить лес?

И они поехали, добрались до лесу и всею семьей принялись за рубку. Старик срубил и повалил несколько ровных деревьев. Цзуру же чудесным образом воздвигает постройку: за стенными решетками — решетки, за потолочными унинами — унины.

Увидя хорошее прямое дерево, старик Санлун пошел было его срубить, но Цзуру взял и вдруг обратил его в корявое и колючее дерево, так что старик не мог его срубить и вернулся с порезанными руками.

— Сразу видно, что тут окаянный сынок! — ворчит он. — Едва только подошел я рубить, как вдруг хорошее прямое дерево стало корявым и колючим. Только поранил себе руки!

Тогда Цзуру притаскивает вполне годное строевое бревно и говорит:

— Батюшка зачем же ты бросил срубленное тобою дерево? Я взял вот его и обращу на постройку.

— Я действительно срубил это дерево, — отвечает Санлун, — но только так, как по пословице: «опять засадил в землю срубленное дерево». Его-то ты, негодный, должно быть и своровал.

— Верно, батюшка, — отвечает Цзуру. — И поверь, этого твоего лесу, который я своровал, хватит, пожалуй, на две-три юрты.

— Ты рубишь, а я, как малосильный, строю из готового леса! — и с этими словами он покрыл кровлею готовые юрты.

* * *

Со скотом отправлялись все три сына. Мать Рунсы, к которой Санлун был более расположен, по уходе сыновей принималась готовить обед. Для Цзасы и Рунсы она накрывала на стол как следует, а для Цзуру наливала похлебку в поганую чашку, из которой только есть собакам.

Отправляясь на пастьбу, Цзуру брал с собою по три пригоршни белого и черного камня: расставит он по горам белые камешки, и весь скот пасется сам собою; когда же надо возвращаться с пастьбы, кладет он в поясной карман свой черный камешек, и весь скот сам за ним идет.

Однажды, как обычно, втроем, братья отправились со скотом на пастбище. Когда, расположившись в виду своего стада, они беседовали, Цзуру говорит:

— Пасем мы такое множество скота, а ходим совершенно голодные: давайте зарежем и съедим хоть одного теленка!

— Зарежем и съедим? — говорит Рунса. — Да ведь отец с матерью нас заругают! Никак этого нельзя!

Цзаса-Шикир сидит, не говоря ни слова, а Цзуру продолжает: — Я беру ответственность на себя. Цзаса, поймай-ка теленка!

Цзаса поймал, а Цзуру зарезал теленка и содрал с него шкуру в виде мешка. Когда они ели мясо, кости кидали в этот кожаный мешок. Но вот Цзуру дернул этот мешок за хвост, трижды взмахнул рукой и вдруг теленок ожил и побежал в стадо телят.

Когда братья вернулись со скотом домой и все трое вошли в юрту, то Цзуру уселся на свое место, слева, и принялся за еду, а Цзаса с Рунсой стоят.

— Цзуру ест, а вы почему не едите? — спрашивает мать.

— Мы сыты, не хотим! — отвечает Рунса. — Наш младший брат Цзуру резал телка и накормил нас телятиной.

Старик Санлун так и ахнул:

— Цзуру, это правда? — спросил он.

— Не стану говорить, что это ложь, — отвечает Цзуру.

Тогда старик схватил кнут и бросился с намерением отстегать Цзуру. Он хочет стегать, а Цзуру хватается за кнут и перебранивается со стариком.